Спартанский лев - [40]

Кому-то из эфоров показалось странным, что гнев богов за преступление Клеомена снизошёл на спартанцев лишь по прошествии столь долгого времени. В этом были усмотрены козни жрецов Дельфийского храма, они были в своё время возмущены тем, что Клеомен сумел подкупить пифию, которая оболгала Демарата от имени бога Аполлона. Это открывшееся злодеяние долго будоражило Дельфы. Смерти Клеомена радовались многие жители Дельф и уж конечно жрецы Аполлона Пифийского.

   — Не является ли нынешнее изречение пифии местью жрецов спартанцам за то, что мы так и не вернули из изгнания Демарата, как на том настаивали жрецы и власти Дельф, — высказал предположение эфор Архандр. — Не намекают ли тем самым дельфийские прорицатели, что избежать гнева богов можно, лишь исправляя свои прежние ошибки.

   — Но в изречении пифии явственно упоминаются незаконно умерщвлённые индийские послы, — заметил Евксинефт. — Про Демарата в оракуле нет ни слова.

   — Персидских послов нам всё равно не воскресить, — стоял на своём Архандр, — а вернуть в Спарту Демарата — вполне осуществимо. По-моему, жрецы не упомянули Демарата в оракуле из опасения выдать своё расположение к этому человеку, тяжко пострадавшему по вине Клеомена. Ведь это обычный приём дельфийских прорицателей — начинать издалека, давать двоякие ответы, нагонять туману...

   — А может, в Дельфах не желают, чтобы Спарта помогала родосцам против персов, тем самым навлекая на Элладу гнев их царя, — сделал другое предположение эфор Стафил.

   — Может быть... — задумчиво проговорил Евксинефт. — Однако в оракуле сказано, что беды Лакедемону грозят не из-за подмоги Родосу, а за убийство персидских послов.

Желая прекратить разгоревшийся спор, слово взял царь Леонид. Он предложил вновь послать феоров, ко на этот раз в Олимпию с тем же запросом.

   — Гнев Аполлона, а также дельфийских жрецов против Спарты вполне объясним, — сказал Леонид. — Пусть по этому же поводу выскажется царь богов и отец Аполлона. Тогда многое прояснится и нам легче будет смотреть в будущее, как бы печально оно ни было.

Эфоры и старейшины согласились с предложением Леонида, надеясь, что оракул Зевса Олимпийского будет более милостив к Лакедемону.

На этот раз феоры прибыли Олимпию, нигде не задерживаясь. Когда они вернулись в Спарту, то их встречали с нетерпением, присущим людям, желающим поскорее избавиться от дурных предзнаменований.

Однако и оракул Зевса Олимпийского не сулил спартанцам ничего хорошего. Оракул гласил:

Горе, когда поселится бесчестье средь

Честных людей; мерою зла троекратной

Обернётся для Спарты гибель мидийских послов,

Ни в чём не повинных. Такова справедливость богов!

Напуганные предсказанием оракула Зевса Олимпийского, старейшины и эфоры велели послам немедленно покинуть Спарту. В помощи Родосу было отказано.

Кому-то из старейшин пришло в голову обратиться за советом к оракулу Амфиарая[93], находившемуся в Беотии близ городка Оропа. Этот оракул был очень почитаем в Элладе. Предсказания жрецов Амфиарая почти всегда сбывались. И главное, дельфийские жрецы не были связаны дружескими связями с предсказателями Амфиарая в отличие от предсказателей в Олимпии. Беотийцы издавна враждовали с фокидянами, на земле которых находились Дельфы, поэтому фокидянам был закрыт доступ в святилище Амфиарая, а беотийцы не ездили за предсказаниями в Дельфы.

В третий раз из Спарты отправилось священное посольство. На этот раз в Беотию, в святилище Амфиарая.

Оракул Амфиарая предсказал спартанцам, что их будет преследовать гнев Талфибия, которого они оскорбили убийством персидских послов, до тех пор, пока убийство это не будет искуплено. Словно в подтверждение этого предсказания на обратном пути из Беотии на горной дороге один из феоров был убит камнем, упавшим сверху с высокой скалы.

В Спарте же святилище Талфибия вдруг наполнилось множеством змей, которые покусали не только жрецов этого святилища, но и многих горожан, пожелавших принести жертву. Истреблять змей в таком месте, как и всяких других живых существ, считалось кощунством, поэтому спартанские власти оповестили граждан, чтобы те не ходили в святилище Талфибия и жертвовали легендарному герою еду со своего стола, не выходя из дома.

* * *

Желая отблагодарить Симонида за эпиникию, сочинённую им в честь Леарха, Астидамия пригласила знаменитого кеосца к себе домой на небольшое торжество. Симонид за то время, что он находился в Спарте, успел побывать в гостях у многих. Однако после застолья у Астидамии он вдруг обрёл некую моложавость и такой бодрый вид, что это сразу бросилось в глаза Мегистию, в доме у которого остановился закадычный друг.

   — Не знаю, чем меня там кормили, но во мне вдруг пробудились такие силы, вдруг захватило такое желание обладать женским телом, что... — Симонид смущённо умолк.

   — Рассказывай, — с усмешкой подбодрил его Мегистий. — Ты же знаешь, что я из породы неболтливых людей. Наверно соблазнил кого-нибудь из подруг хозяйки?

   — Нет, дружище, — Симонид покачал головой. — Я оказался в постели с самой Астидамией. Вот так-то!

Мегистий изумлённо присвистнул.

   — Ты творишь чудеса, друг мой, — промолвил он. — У Астидамии репутация очень неприступной женщины. Впрочем, если исходить из психологии здешних женщин, то в этом поступке нет ничего удивительного.