Созопольские рассказы - [11]

Перед окном растет гранат. Его тугие листья еще зелены, плоды — мелкие, осенние. Среди них уныло хохлится последний оранжевый цветок. Вряд ли он завяжет плод.

В комнате приятно пахнет увяданием. Сушеная скумбрия и айва смешали свои столь различные запахи. Огромная, прокаленная светом тишина объяла весь мир.

И в этой тишине умирает капитан.

Он лежит у окна, один во всем пустом доме. Жена его в аптеке, сыновья — в море. Где-то там — за сходящей на нет чертой вечереющего горизонта. Бороздят море на рыбацких судах.

Капитан умирает.

Он далеко не стар, ему всего пятьдесят лет. Жизнь его пронеслась быстро, почти молниеносно. Медленными были лишь секунды, когда приближалась смерть. Он остерегался ее, побеждал стихии, а сейчас вот лежит, истощенный болезнью, знает, что сегодня умрет, и это очень удивляет его — неужели это все таки случится?

Лучше не думать о смерти. У материи свои законы, они куда строже человеческих.

Лучше думать о Танате, который вчера вечером украл с судна пять рыб. Украл по старой рыбацкой привычке, просто так — чтобы «не упустить свое». Они с капитаном ровесники, но Таната женился очень поздно, и дети у него мал мала меньше. С сегодняшнего утра он без работы. Поди, станет рыбаком-одиночкой и с каким-нибудь механиком-пенсионером, владельцем моторной лодки, по целым дням будет рыскать в море.

Плохо то, что кое-кто все еще ворует. А смешно то, что «телефон» у Танаты не в порядке — он не расслышал предупреждения товарищей, и милиционер заглянул в его сумку.

Зачем же в таком случае увольнять глухого? В назидание? Но ведь те, что не страдают глухотой, будут воровать по-прежнему. Дело не в том, чтобы уволить. Может быть, следует увеличить пай?.. Но все равно будут воровать. Плохо еще у нас с сознанием. Хозяева и голод из века в век ломали это самое сознание. В этом-то и все дело.

Конечно, воровство рано или поздно прекратится. Но когда и как?

Капитан задумался… Может быть, при коммунизме? А может, и раньше… Уж он-то знает, что настанет великое время, когда и хлеб будет без денег, и вино, и все. Да и люди станут иными… Не удалось ему дожить до этого времени, а он было решил: ведь самое большее лет через двадцать… А разве это много — двадцать лет? Пройдут, как сегодняшний день… Ну, ладно уж. Это его личная печаль… А вот детишки Танаты что будут делать? Они ведь еще малы, заботы требуют. Авось, начальник рыбокомбината заедет вечерком. Он мужик толковый. Конечно, и у него дел невпроворот, но капитан поговорит с ним, заступится и за глухого и за детей. Ни воровать нельзя в наше время, ни морить голодом детей…

Смерть снова приблизилась. Капитан поднял голову и свирепо взглянул на дверь. Та не посмела открыться.

Капитан опять погрузился в задумчивость.

Как умирают рыбы, он видывал, а вот как люди — никогда. Просто не приходилось. И ему трудно понять, как это с ним произойдет. И он принимает это на веру. И представляет себе, как лежит в пустом рыбачьем клубе, с выцветшими стенами и закопченным потолком.

Его только что внесли туда, и людей еще нет. Они придут немного позже и вынесут легкий гроб на своих могучих плечах. В просторном помещении стоит запах пыли, олифы и свежевыструганных досок. Стулья сдвинуты к стенам, чтобы было больше места. Этот, обычно самый шумный уголок во всем рыбачьем городке, сейчас сделался самым тихим.

Улицы безлюдны, магазины закрыты. Осеннее солнце печет совсем по-летнему. Через улицу на крыше, густо обросшей красноватым мохом, рыжая кошка подстерегает молодого буревестника.

Капитан лежит в гробу, с любопытством наблюдает за кошкой и буревестником и ждет. Его желтое, как-то уменьшившееся лицо впервые столь спокойно и бесстрастно. Люди придут и скажут, что он здорово изменился. Был когда-то капитан, а теперь его нет. От него осталась только тень.

Вот они, его друзья, приходят и с серьезными, скорбными лицами стоят над ним. Затем их сменяют другие. Затем третьи. Ему хочется поговорить с ними, расспросить, что с судами, есть ли рыба, но они такие торжественные и строгие, что ему просто неудобно раскрыть рот.

Жена его, вся в черном, сидит на скамье вместе с несколькими родственницами и молчит. Она выплакала все глаза, еле держится, но продолжает сидеть, не шевелясь, и, крепко сжав губы, глядит на него. Капитану хочется сказать ей, что во всем этом нет никакого смысла, лучше пусть пойдет на пристань посмотреть, не видны ли возвращающиеся суда. Он хочет проститься с сыновьями, хочет сказать им что-то очень важное, но все забывает, что именно. Однако он уверен, что вспомнит, когда они появятся — небритые, пахнущие рыбой и морем, обветренные и сильные…

Время от времени капитан поглядывает на распахнутую дверь. Петра — начальника рыбокомбината — все еще нет как нет. Может, он в море. А капитану во что бы то ни стало нужно увидеться и поговорить с ним…

Приходит бабка в поношенной траурной одежде. Белеют лишь ее волосы. Он знает, что ей без малого сто лет, старается вспомнить ее имя — и не может. Бабка выуживает покривившийся огарок. Пальцы ее дрожат, но все же она с грехом пополам чиркает спичкой, и вот появляется огонек, колеблемый теплым воздухом. Бабка заслоняет его ладонью и, капнув воском, прикрепляет свечку в головах у капитана. Тот снисходительно морщится. Бабка мелко крестит его и своими бескровными, как у покойника, губами целует в лоб. Капитана передергивает от отвращения, но тут бабка исчезает из поля его зрения. Свечка обжигает ему желтое ухо. Сейчас бы подняться и приструнить бабку. Черт возьми, есть ведь у вас церкви — вот и ставьте там свечки и молитесь сколько влезет! Наши души и без того праведные.