Сожженная карта - [69]
Если бы человеком, стоящим сейчас здесь, был не я, а он… он, тайно прокравшийся сюда под покровом темноты. О чем бы он думал, глядя в окно покинутого дома? Я пытаюсь проникнуться его настроением, но мне не удается. Почему-то все время его лицо заслоняет шофер такси, с которым я только что приехал. Человечек цвета накипи, вместо воздуха вдыхающий ропот, вместо крови нагнетающий в жилы проклятье, человечек, все тело которого испускает зловоние хлева… такому человечку незачем здесь стоять… ему незачем исподтишка сопрягать свою судьбу с лимонным окном… но, наверно, далеко не все водители именно такие. Есть среди них и положительные, хозяйственные люди, как, например, Томияма, куривший у него машину. Он должен быть самим собой. Его не заслонить никому другому. Он… он, решительно отвернувшийся от надежды на любой праздник, смело попытавшийся вырваться из разложенной по полочкам жизни… может быть, они решили отправиться в путь, чтобы пройти в вечный праздник, которого никогда не может быть?
В один прекрасный день неожиданно попадается на глаза кусок бумаги, приклеенный к какой-то стене или фонарному столбу, — слинявшее от ветра и дождя и не привлекающее ничьего внимания объявление об огромном празднестве, которое еще сильнее подхлестывает желание, потому что место и время не указаны. И он, желая попасть на празднество, существующее лишь в объявлении, без оглядки устремляется на торжество, которое, в отличие от еженощной имитации празднества, сверкающего украшениями лишь в темноте и в неоновом свете, будет длиться вечно, не кончится и после смерти… на праздник в мир ночи, который будет продолжаться бесконечно, лишь бы на нем было достаточно тьмы… в безграничный круг радости, не обрамленный усталостью, разочарованием, обрывками бумаги, пляшущими на ветру…
Теперь он стоит здесь… взвешивает, что тяжелее — утраченное или еще не осуществленное желание… на что же решиться?.. я шарю, пытаясь найти его… нет, ничего не выходит… эта тьма, в которой я шарю, в конце концов оказывается моим нутром… моей собственной картой, отпечатавшейся в моем же мозгу… тот, кто сейчас стоит, — это я сам, а не он… откровенно говоря, стоять я должен не здесь, а скорее у забора стройки, которая видна из квартиры моей жены… а вместо этого я стою здесь и дрожу, рыская взглядом по окнам совершенно чужого человека, ничем со мной не связанного, за исключением того, что он случайно оказался заявителем… может быть, и то место, где сейчас стоит он, не отмечено на его собственной карте, ион стоит под окном, которого я даже не могу себе вообразить… в том месте, до которого не добраться никому, кроме него, спит ли он, бодрствует ли, смеется ли, плачет ли, сердится ли, грустит ли, отчаивается ли, веселится ли, наживается ли, страдает ли от зубной боли, дрожит ли от страха, дымит ли, как пустая сковорода на огне, покрывается ли гусиной кожей, витает ли в облаках, топчется ли на месте, летит ли стремительно в пропасть, углубляется ли в подсчет наличности, предается ли воспоминаниям, строит ли планы на завтра, мучается ли от кошмара одиночества, рвет ли на себе волосы в раскаянии, наконец, смотрит ли затаив дыхание, как сочится кровь из глубокой раны…
Однако сейчас здесь стою я. Несомненно, я сам. Собираясь идти по его карте, я иду по своей собственной, собираясь преследовать его, я преследую себя. И вот я застываю, точно примерзаю к месту… нет, не только из-за холода… нет, не только из-за опьянения… нет, не только из-за стыда… замешательство превращается в беспокойство, беспокойство превращается в страх… мой взгляд следует до угла дома номер три, бегает вверх и вниз, возвращается назад и начинает считать здания… еще раз снова и снова… точно сумасшедший, он мечется по зданию сверху вниз и снизу вверх… нету!.. нету лимонной шторы… в том месте, где должно быть лимонное окно, висит штора в бело-коричневую продольную полосу!.. что же случилось?.. если я хочу знать, достаточно пройти вперед еще тридцать два шага, подняться по лестнице и позвонить у двери слева на втором этаже, но… я уже не в силах… поскольку так изменилась штора, тот, кто меня встретит, будет отличаться настолько же, насколько лимон отличается от зебры… а вдруг и в самом деле это полосатая штора — условный знак, оповещающий о его возвращении?.. ну а если произошла та самая невероятность, о которой я недавно говорил, ни на минуту не допуская возможности подобной невероятности: прочитав в вечернем выпуске газеты о том, что случилось с ее братом, он возвратился? Какой банальный конец… поразительная быстрота… точная и понятная карта… диалог, неотличимый от монолога… ну что же, все разрешилось безболезненно, и теперь можно с легким сердцем отступиться от этого дела, не блуждая мысленно в потемках и не гоня от себя противную мысль, что не удается похвастаться своими успехами…
Конечно, же, все это так, и, право, нет никаких оснований горевать. Даже если у меня и было тайное желание, чтобы дело это продолжалось вечно, со смертью ее брата источник поступления средств иссяк, и, что бы там она ни говорила о своих сбережениях, вряд ли стоило и дальше продолжать эти почти безнадежные розыски. И, как бы я ни старался, в оставшиеся три с половиной дня до истечения срока договора результаты все равно будут ничтожны… у меня нет оснований быть недовольным… достаю из машины чемоданчик — выходит, такой крюк я делал ради него — и возвращаюсь той же дорогой, по которой пришел. Темная дорога… слишком темная дорога… последний раз оборачиваюсь на этот неприятный, совсем не подходящий полосатый рисунок. Мимо идут, подняв плечи и съежившись от холода, немолодые супруги. За руки они ведут школьника в форме, который трещит без умолку. Спустившись вниз, направляюсь к станции метро. У ярко освещенного входа в метро мелкие обрывки бумаги, точно наперегонки, влетают внутрь. Быстро управляюсь с ужином, взяв в дешевой столовой по соседству с метро рис с яйцом. Хотя еще середина зимы, огромная муха пытается вскарабкаться на абажур лампы. Она без конца соскальзывает и каждый раз снова начинает карабкаться. Но беспокоиться нечего. Видимо, муха лучше меня ориентируется в сезонах.
