Сожги в мою честь - [57]
— Аарон! Аарон! Успокойся, прошу тебя! Это я, Руфь!
— Руфь?
— Да, твоя жена.
— Руфь… Руфь… Конечно, красавица моя.
— Присядь, отдохни.
Крейш подчинился, плохо соображая.
— Вот так, хорошо… Не разговаривай, дыши, сейчас придешь в себя.
— Со мной все в порядке, не волнуйся.
— Может, выпьешь чаю?
— Не хочу пить… Мне гораздо лучше.
Руфь промокнула лоб мужа: пот стекал по лицу.
— Что стряслось, отчего ты в таком состоянии? Весь мокрый, будто из душа.
Крейш указал на Антонию трясущимся пальцем.
— Эта дама… Комиссар… Она говорила о пожаре…
— Только не это!
Не считая себя виноватой в припадке, Антония все же сочла нужным извиниться:
— Простите, не знала, что ваш муж так болезненно реагирует.
— Когда заводят речь о той драме — всегда.
— Искренне сожалею.
— Верю, мадам… как ваша фамилия, позвольте узнать?
— Комиссар Арсан. Я навожу справки о трагедии. Чистая формальность.
— Что ж, комиссар Арсан, какова бы ни была цель вашего визита, прошу никогда больше не приходить с расспросами о клубе «421». Нам слишком больно говорить о нем, особенно моему мужу. Я могу надеяться?
Антония дала слово и попрощалась.
Но, толкая входную дверь, она заметила одеяние раввина. Полный комплект: шляпа, пояс, плащ — не упущена ни одна деталь.
«Клобук не делает монаха», — усмехнулась Арсан.
А припадки не делают человека сумасшедшим…
Глава 35. Жук-голиаф
Гутван возвращался домой, довольный прошедшим днем. Бернар, главный редактор, поздравил с успехом: после опубликования статьи продажи издания выросли вдвое… и вчетверо — угрозы. Телефон чуть не взорвался от звонков возмущенных читателей. Журналист осмелился подвергать критике депутатов, пусть и вскользь — настоящий позор! Коррупции в регионе нет, члены муниципалитета неподкупны! Возвысила голос и еврейская община — из-за раввина. Чего хотел добиться автор? Разжечь антисемитизм? В городе, где отрицание геноцида еврейского народа преподавалось в университете, достаточно малейшей искры, чтобы на представителей этой нации вновь началась охота.
Гутвану следовало вести себя осмотрительно со всеми недовольными: лишнее слово — и запахнет судом.
А Бернар наседал. Никаких поблажек церковникам, власть имущим, душителям народа! Гутван держал в руках ниточку — надо раскручивать дело до конца.
Вот что примечательно: ни Рефик, ни Вайнштейн не дали о себе знать. Молчание предвещало дьявольскую атаку. Камиль же не полный простофиля: господа готовили оружие. В ближайшие дни их адвокаты возьмутся за издание всерьез. И Бернар ожидал начала действий. Готовый дать отпор.
Сегодня Гутван работал допоздна. Не терпелось увидеть жену и детей. Малыши уже в постелях, но не заснут, пока папа не поцелует на ночь. И он летел по городу сломя голову, чтобы чмокнуть их в щечку.
Семья жила возле церкви Святого Георгия, в старом городе. Передвигаться на скутере журналиста вынудили средневековые улочки. Припарковаться здесь было не трудно — невозможно. Лишь изредка — в закутке, с большой вероятностью оказаться наглухо заблокированным.
Все, приехал. Гутван заглушил мотор «Веспы».
Окна дома журналиста выходили на крошечный садик. Пятикомнатную квартиру, унаследованную от родителей, от улицы отделял газон. Камиль распахнул калитку, завел внутрь мотороллер, и внезапно его осенила мысль, которую сам он счел гениальной. Откуда и каким путем идеи появлялись, он понятия не имел. Но эта заслуживала наивысшей оценки. Двадцать один по двадцатибалльной шкале.
«Я насолю Арсан как никогда — взовьется будто ошпаренная: в следующей статье проведу параллели с энтомологией. Обернуть против нее самой манию видеть в нас насекомых — вот это урок. Полицейские у меня предстанут шершнями, она — пауком или чем-то подобным. Только вот сперва надо самому просветиться: я здесь полный ноль. Приплету муравьев, тараканов, тучу другой мелкой гадости, это уж обязательно… Бернару должно понравиться».
Увы, пока его скудные знания вопроса не распространялись на значительное насекомое — африканского голиафа. Тоже скарабей, но самый крупный и тяжелый в своем семействе. Живет в одиночку, владеет искусством маскировки, выбирается наружу лишь для того, чтобы удалить экскременты.
Увы, тот, кто прятался в тени, считал Гутвана навозом.
Увы, находился он там, чтобы стереть журналиста в порошок.
Увы, жертва не успела защитить себя: голиаф сшиб с ног.
Скутер повалился набок, только громыхнул сминаемый металл.
Лишь этот звук и услышали соседи.
Гутван успел простонать один раз: каблуки чужих сапог размолотили горло. Удары ногами сыпались с неистовой скоростью. И, прежде чем закрылись глаза, он увидел сапоги — байкерские, красно-черные, тяжелые, как свинец, со стальными набойками. А еще силуэт нападавшего — здоровый, крепкий — наподобие бретонского шкафа[39]. Вот только лица не разглядел.
Голиаф продолжал избивать изо всех сил.
Так быстро, что самому было больно.
Наказывая.
Казня.
Глава 36. Слепни
— Я не хотел такого конца… Не хотел.
Романеф повторял, как заведенный, раздавленный тяжестью вины.
— Гутван не должен был умирать, Антония, это мой грех: ловушка оказалась для него роковой.
— Предвидеть такое невозможно, Роже, и ответственность не только ваша. В этой истории моего вклада — половина.
