Союз одиноких сердец - [17]

Натали забежала в библиотеку, забрала охапку книг, которую ей приготовили, заскочила в офис, чтобы пока оставить их там, и отправилась к Дику. Они договорились, что она будет учить его рисовать.

Натали закончила начальную ступень художественной школы и кое-что умела. Отец всегда с восторгом относился к ее работам, считая ее гением. Он весь свой кабинет увешал ее детскими и юношескими рисунками и всем гостям обязательно устраивал экскурсию по своей эксклюзивной художественной галерее. Натали стеснялась этого, но не спорила с отцом: у великих людей должны быть какие-нибудь странности. Страстно мечтая стать полезной обществу, она забросила рисование давным-давно. Но в одной из книг по психологии она прочитала, что к невербальным способам общения при лечении некоторых отклонений относится и рисунок. Можно было попробовать, тем более что Дик довольно воодушевленно отнесся к ее предложению.

Она зашла в один из лучших магазинов, где продавалось все необходимое. Бродя мимо стеллажей с красками, карандашами, разными видами бумаги, подрамниками, она вдруг затосковала и решила, что судьба сама толкает ее к тому, что она так любила в детстве. Натали с удовольствием выбрала папку для рисунков, хорошую бумагу, карандаши и несколько видов краски. Она не будет его мучить: пусть попробует все и сам выберет чем рисовать. А потом она потихоньку научит его разным техникам. В художественной школе ей попался очень умный человек. Он не стремился из детей делать художников, скорее давал им возможность выразиться в этом виде творчества. Поэтому его воспитанники делали фантастические успехи, это была не учеба, а скорее игра, в которой дети предлагали путь, а учитель спокойно шел следом, чуть-чуть поправляя и помогая. Сейчас-то Натали понимала, что он учил их по-настоящему, но тогда казалось, что это они его учат, — так он умел удивляться их находкам.

Они с Диком договорились на два, поэтому оставалось еще полчаса, чтобы перекусить и приготовиться морально. Ей всегда требовалось несколько минут, чтобы настроиться на его волну…

Вэл с удовольствием вытянул ноги и откинулся в кресле. Нет ничего лучше, чем тишина и покой после целого дня в госпитале. Хотя назвать госпиталем несколько палаток, разбитых на окраине города, было можно только очень с большой натяжкой. Но он не обращал внимания на неудобства жизни. Операционная, несмотря на полевые условия, была прекрасно оборудована, освещение давала развернутая автономная электростанция, воду и медикаменты подвозили исправно. Ему оставалось только точно и спокойно выполнять свою работу. Собственно, ничего другого он и не желал. Однако минуты отдыха начинал ценить все больше. Его комната в штабном домике была абсолютно спартанской, но здесь он мог побыть один и по-настоящему расслабиться. А это значило только одно — ему не надо было делать вид, что он абсолютно всем доволен и совершенно счастлив. Он был востребован, загружен работой по самую макушку, прекрасно ладил с коллегами и персоналом госпиталя, не конфликтовал с начальством, но счастлив он не был ни одной минуты уже десять лет.

Вэл отмахнулся от дурных мыслей и потянулся к тумбочке, на которой лежала неразобранная почта. Газеты и письма доставляли раз в неделю, но он точно знал, что ничего непредвиденного не произойдет. Раз в месяц он получал отчет из банка по поводу оплаты всех необходимых счетов и поступления денег, короткое письмо от тестя, выписываемые им журналы по современным проблемам медицины… Последний год он еще исправно получал отчеты о жизни и учебе сына, которые присылала ему новый куратор. Сегодня был именно тот день, когда вся эта корреспонденция должна была дойти до адресата.

Вэл начал с банковских документов. Здесь все было понятно: счет его неуклонно рос, несмотря на то что школа, которую он выбрал для сына, была достаточно дорогой, а дом, который требовал расходов, он так и не решился сдать в аренду. Собственно, это были две значительные статьи расходов. Ни на что другое он просто не мог тратить. Все, что ему было нужно, ему давали бесплатно. А заботу об одежде сына, игрушках, книгах и прочих радостях взял на себя тесть, который считал это не обязанностью, а привилегией.

Тесть коротко сообщал ему, что у них все в порядке. Он продолжает работать, Жаклин опять улетела в Париж, дом Вэла под присмотром, Дик здоров, с учебой у него все в порядке. Вэл отложил письмо тестя. Если бы не внутренние обязательства обоих мужчин, они скорее всего не общались бы, хотя были по-настоящему расположены друг к другу. За десять лет боль не прошла. Каждый из них чувствовал свою вину и никак не мог объясниться на эту тему. Горе их не сблизило, а скорее развело.

Тогда, после нескольких дней тоски и кошмара, когда он как раненый зверь забился в свою нору и никого не мог видеть, именно тесть заставил его посмотреть в лицо реальности. Он пришел и задал всего лишь одни вопрос: как быть с ребенком? Вэл смотрел на него, не понимая, что от него хотят. Айман не стал говорить лишние слова, а просто попросил оставить мальчика с ними. И Вэл согласился. Ему страшно было подумать, что придется жить в этом доме, где все запахи и вещи напоминали ему об одном — Лейлы больше нет. Он хотел поскорее убежать от самого себя, оказаться среди чужих людей и спасаться работой. Где-то в глубине его мозга свербила мысль о том, что он должен полюбить это маленькое существо, которое уже дышит и хочет от него любви, но ничего не мог с собой поделать. Разрешив взять родителям заботу о малыше, он как бы отказался от него. Конечно, он сделал все, как того требовали приличия: дождался, когда ребенка выпишут из больницы, дал ему имя, которое они выбирали вместе с Лейлой, нашел квалифицированного врача и медсестру для консультаций… Но он не мог найти в себе силы осознать, что Лейла оставила ему самое дорогое вместо себя — их сына.