Совсем чужие - [20]

— Я не ищу радости в темных уголках и никогда не буду воровать у себя счастье. У меня будет все по-хорошему и по порядку. А сплетен я не боюсь. За меня не беспокойся, о себе лучше подумай. Один раз хомут не по своей шее надел — и плечи побил. А теперь опять в риск играешь. Думаешь, этим ты ее вернешь? Не надейся. Не уйдет она от Николая.

Слова ее задели самолюбие Григория. Он загорячился:

— Не нужна она мне совсем. Я из-за нее много крови попортил. Довольно. Но ты сама знаешь, как он ко мне липнет. — И тише проговорил: — Да я у меня самого он в сердце крепко засел. Не могу я от него отвернуться.

— Кабы он твой был или голая сирота, — не унималась Нина. — У него ведь есть родной отец и живая мать. Зачем же ты в их семью лезешь?

Григорий досадливо махнул рукой: не понимаешь ты, дескать, ничего — и с огорчением подумал: «Еще не жена и даже не невеста, а командует. Привыкла дома помыкать отчимом…»

Игорек дремал у печки. От громкого разговора он очнулся, полусонными глазами поглядел на отца и опять сомкнул веки. Григорий постелил ему чистую постель и уложил на своей кровати.

«Ишь, как ухаживает», — удивилась Нина и от неожиданно возникшей у нее мысли засияла: «А своего-то сынка он разве так уходит и присмотрит — лучше самой матери». Но, взглянув на простое, добродушно улыбающееся лицо Григория, поняла, что ошиблась. Не лучше он будет относиться к своему сыну, а так же. Такой уж он человек. Гриша не может делить ласку и добро на части: двести граммов вам — чужим людям, а килограмм нам — своим родным. И никакой он не дурачок. Она в это никогда не верила и не поверит, что бы о нем в селе ни говорили. Все хорошие люди его уважают. И она вот к нему со всей душой. Может, за ту же его сердечность, которая рождала в ней веру в крепкую и стойкую семью, может, и еще за что… Кто знает? Да и зачем об этом знать? Важно только, что ее переполняли чувства гордости за него. И ей совсем непонятно, почему Марина ушла от него к другому. Когда она над этим задумывалась, у нее загоралась против нее злоба. Как Марина могла оскорбить такого человека! Подумаешь, цаца какая. Одними ужимками да хитрыми вывертами ребят покоряла. А они простофили. Кто их дразнит да над ними всякие шуточки проделывает, ту они и любят.

Нину растрогала любовь Григория к ребенку. Она, улыбаясь, подошла к кровати, удобней повернула Игорька, расстегнула пуговицы на рубашке, развесила у печки его замытые пальто и штанишки.

Григорий понял, что она в душе одобряет его отношение к Игорю. Не в ребенке ведь дело. Он был только предлогом к серьезному разговору между ними.

Нина собралась уходить. Она долго одевалась, видно, не хотела расставаться с Григорием. В дверях она переминалась с ноги на ногу, ухватившись за ручку, поскрипывала резиновыми сапогами, наконец проникновенно сказала:

— Прости меня, Гриша. Делай, как ты хочешь.

Он видел, что она ожидала ответа, стала вдруг покорной, совсем ручной. Попроси ее о чем-нибудь, и она все сделает. Но он молчал. Еще не зажили свежие сердечные раны.

Больше она к Григорию не приходила.

Сняв с плиты разогретый обед, Григорий уселся за столом есть. Но не успел он поднести ко рту ложки, как вздрогнул.

На улице барабанила по окну костлявым кулаком Анастасия Семеновна, визгливо кричала:

— Игорек пропал! Нигде не найду!

Григорий позвал ее в дом.

Шумно ввалившись в комнату, Анастасия Семеновна замигала заплаканными глазами, подслеповато уставилась на кровать.

— Не разгляжу с улицы, не он у тебя лежит?

— Он и есть, — сказал Григорий, опять принимаясь за обед.

Анастасия Семеновна села на стул у порога, заговорила спокойнее:

— У тебя благодать-то какая, а у нас лютый холод.

Помолчала в задумчивости, потом развязала на голове пуховый платок, сдвинула его на затылок и, расстегнув пуговицы, распахнула пальто.

— Директор-то на пенсию меня провожает, — грустно продолжала она. — Да я и сама чую — время уходить. Теперь уж не работница. Все ключи у меня отобрал. Новую сторожиху подыскивает. Я два дня не топила печь: нечем, дрова-то и уголь под замком. Нынче пошла к нему, говорю: «Дай мне ключи от сарая, дровишек возьму». Он не отказал, но, вижу, недоволен остался. Топка-то школьная. Открыла я сарай и давай запасаться. Уголь и дрова ношу, спешу, навроде ворую. Про Игорька-то возьми и забудь. Он все в сарае играл, а потом гляжу — его и след простыл. Сейчас пойдем с ним затопим. Не знаю, как зиму буду зимовать.

— Марина не обещается приехать? — спросил Григорий.

— Дурная голова, — заругалась Анастасия Семеновна. — Письмо прислала, в положении она уже. Жизнь не устроили, а второго ребенка заводят. Хотя бы этого сиротку пригрели. Бросили его на руки больной старухе. А я ведь никуды не гожусь. Сама себя не ухожу. Работает опять в библиотеке и поступила учиться в школу рабочей молодежи. Пишет, не с кем Игорька оставлять дома, хозяева плохие, а сами они оба работают. А второго ребенка собирается рожать.

— Ничего, все устроится, лишь бы дружно жили между собой, — ободряющим тоном произнес Григорий. — Получат квартиру, детей устроят в ясли, вас к себе возьмут, и дружной семьей заживете. — И тут же подумал про себя: «У меня вот жизнь неизвестно как сложится…»