Современные польские повести - [14]

Подоспевший хозяин лошади на минутку остановился над ним.

— Что ж ты так, с голыми руками? — сказал он и побежал дальше.

Все еще лежа на земле, Марцин увидел: от строений бежит тот же мужик и размахивает палкой. Жеребец обернулся и остановился в нерешительности.

Мужик не ругался, напротив, ласково приманивал лошадь.

— Поди, поди сюда, — приговаривал он.

Наконец, приблизясь к лошади, он схватил ее за гриву, накинул недоуздок и повел к дому.

Марцин поднялся с земли и расправил сведенные болью руки. Кости как будто целы, но ломило все тело. Мужик, ведя лошадь в поводу, прошел мимо и дружелюбно улыбнулся.

— Ловко ты, брат, перекувырнулся! — сказал он и, обернувшись, прибавил: — Пойдем. Жена куртку тебе почистит. Ишь выгваздался, как черт.

Марцин двинулся следом за ним. Они шли полем вдоль ручья.

— А что, часто он убегает? — спросил мальчик.

— Застоялся он. Овса вволю жрет, а работы сейчас никакой, вот и носится как бешеный, — сказал мужик. — Но умен, бестия. Побегает, побегает и обратно ворочается.

— Сам домой приходит? — спросил Марцин.

— Сам. Точно пес. А то покличешь его, он и прибежит.

— А почему он меня так толкнул? — спросил Марцин.

— Чужой ты, вот и толкнул.

Мужик сперва привязал в конюшне жеребца, а потом они вошли в избу. Дорогой куртка на Марцине пообсохла немного.

— Теперь солнышко сушит, — заметил мужик.

— Где это тебя так угораздило в грязи вывозиться? — спросила хозяйка.

Марцин снял куртку, и она попробовала отчистить ее щеткой.

— Это наш буланый его так отделал, — сказал мужик. — На землю повалил.

— И то, шалый он у нас, — сказала женщина и вышла в сени — в избе поднялась от куртки страшная пылища.

— Садись, — сказал мужик. — Как там дедушка?

— Ослабел очень, — не своим, тоненьким голоском пропищал Марцин.

От сознания, что всем известно не только кто он, но и про болезнь деда, ему стало не по себе.

Женщина вернулась, неся куртку.

— На, больше не отчищается, — сказала она. — Дома еще почистишь.

Она налила ему стакан молока.

— Пей, — сказала она, — да смотри не обожгись — горячее!

Марцин выпил.

— Сколько тебе годков? — спросила хозяйка.

— Тринадцать, — степенно ответил мальчик.

Затем надел куртку и взялся за шапку.

— Ну, мне пора! — сказал он.

— За дедушкой получше присматривай, а не носись, как наш жеребец, — сказала женщина.

Марцин побрел домой. Небо по-прежнему было безмятежно ясное. По-прежнему солнце заволакивала тонкая пелена, похожая не то на дым, не то на туман. Все указывало на то, что время давно перевалило за полдень. Удлинившаяся тень от одинокой ели на желтоватом фоне оголенного поля выглядела стрелкой гигантских часов. Марцин с беспокойством взглянул на небо.

«День-то уж к вечеру клонится», — подумал он.

Но дни стояли длинные. И до вечера было еще далеко. Домой возвращаться не хотелось.

Он снова посмотрел на небо. К голубизне его теперь примешивались нежные, пастельные краски, как на старинном фарфоре. Марцин дышал с трудом, будто воздух был разреженный. И вместе с воздухом его словно бы наполняло чувство ответственности, налагаемое свободой.

Теперь он сам себе хозяин. Кроме деда, у него никого нет. И он решил больше не отлучаться надолго из дома. Надо еще дров наколоть, истопить печь. Правда, хозяйством заниматься он не больно-то любил.

Над елками за их домом кружила стая ворон. Они планировали на неподвижных крыльях, описывая круги, и без умолку каркали: кар, кар! Должно быть, пришло время вить гнезда. Издали их полет казался даже красивым.

Марцин подошел к дому. Дверь была распахнута настежь, комнату заливало солнце. И в его ярком сиянии на кровати с открытыми глазами неподвижно лежал дедушка.

Он был мертв.

20.11.1966

Перевод Н. Подольской.

ЕЖИ ПУТРАМЕНТ

р. 1910

20 ИЮЛЯ…

© «Иностранная литература», 1974, № 8.

ШТАУФФЕНБЕРГ

Штауффенберг просит извинения у фон Кейтеля: забыл ремень и фуражку в передней фельдмаршала. Быстро возвращается. Он забыл не только ремень и фуражку, он забыл и портфель. Как же тщательно взвесил и продумал он все фазы этой забывчивости. Как старательно запомнил их. Можно сказать, выучил наизусть.

Он входит в переднюю: пусто. Быстро вытаскивает из портфеля объемистый и тяжелый сверток, из кармана — плоскогубцы. В его распоряжении одна рука, а на ней — три пальца. В подобных случаях он научился помогать себе коленями. Хватает плоскогубцы тремя пальцами, словно щепотку соли. Надо раздавить ампулу, чтобы кислота начала переедать медную проволочку, — это займет несколько минут.

Ампула глухо хрустнула. Он быстро сунул плоскогубцы в карман, схватил портфель. Еще несколько мгновений — затянуть ремень. Вышел на улицу. Здесь влажная духота. В гуще орешника и молодых дубков толкутся, попискивая, комары. На небе ни облачка.

Фельдмаршал уже нервничал. Увидев Штауффенберга, он направился к павильону под дубами, куда переносили совещания в жаркие дни. Генерал Буле и адъютант фон Йон вежливо поджидали. Штауффенберг торопливо к ним присоединился. Духота была такая, что лоб почти тотчас покрылся испариной. Штауффенберг хотел достать платок, но не знал, как же быть с портфелем. Полковник фон Йон любезно предложил подержать его. Штауффенберга от этого предложения еще пуще бросило в пот, он поблагодарил, прибавил шагу и, догнав фельдмаршала, шепнул ему, что через несколько минут вынужден будет отлучиться, чтобы позвонить в Берлин. Фельдмаршал кивнул, вопрос был предварительно согласован.