Современное искусство - [33]

— Да… Я знаю, мне говорили.

— Не сомневаюсь. — Белла суха. — Не сомневаюсь, они много чего тебе наговорили.

— Так я им и поверила, — вдруг взрывается Нина. — Знаю, все было не просто, иначе, чем у них выходит. Знаю, у вас на то были причины.

— Причины есть у всех. Только порой они не очень-то веские. И ты об этом подумай, вот чего я хочу.

— Это вы на что намекаете? Чтобы я его бросила? Это что ж — все равно как если б я платье купила, а потом вернула в магазин и поменяла на другое? Знаю я людей, для которых брак все равно что платье. Но мне они не пример, я такой быть не хочу.

— И не будешь, поверь мне.

Но Нина, по-видимому, ее не слышит.

— Когда нас венчали, я сказала: в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни. Пока смерть нас не разлучит. Это же не просто слова, ты же обязательство даешь. И я дала обязательство. И от него не отступлюсь.

Белла отвечает не сразу.

— Раз так, объясни мне, почему ему плохо?

— Потому что он не может себя показать — не было случая. А он много чего умеет, это же несправедливо. Умеет чинить вещи, какие никому не починить, и он столько всего напридумывал, как что построить, и он может резать по дереву, как сто лет назад резали. У него есть старая книга, и в ней разные образчики, вы бы посмотрели, какие он вещи вырезает, просто чтобы попрактиковаться. И… и еще, не знаю, как и сказать, но он столько всего знает. И он умеет выследить зверя в лесу не хуже индейца.

— К сожалению, на это умение, — говорит Белла, — сейчас спроса нет.

В глазах Нины обида.

— Не хочу больше об этом говорить. Что хотите на завтрак? Пожарить вам оладьи?

— Что-то я сегодня не расположена к оладьям. Сойдет и корнфлекс.

Минуту спустя Нина возвращается с подносом, на нем, кроме чашки чая и корнфлекса, три розы в синей вазочке: когда они только переехали сюда, Клей нашел две половинки в груде мусора, склеил и, чтобы ее задобрить, преподнес как-то утром — накануне вечером он вернулся пьяный вусмерть.

— Хотите, я позвоню Дику Гудричу? — меняет тему Нина. — С тех пор как вы попали в больницу, он садом не занимался.

— Твой муж — столяр, верно?

Нина опасливо кивает.

— Раз так, не смог бы он кое-что для меня сделать? Мне нужны перила, чтобы передвигаться по дому. И что-то вроде лифта — поднимать меня наверх. Хочу перебраться в спальню.

— Зачем это вам?

— Ты сказала, у него не было случая себя показать. Так вот, будет у него случай.

— Хорошо, — не сразу отвечает Нина. — Я спрошу его.

— Не откладывай.

Лиззи тем временем обследует дюны, целенаправленно выискивает укромные уголки, где они с Полом могли бы уединиться: о близости в доме, где в комнате под ними спит, а может, и не спит Белла, не может быть и речи. Когда Лиззи возвращается, Беллу она застает на подъеме — такой деятельной с тех пор, как та вернулась из больницы, она ее не видела. И остаток утра Лиззи составляет списки: кто позвонил, кто написал, кто прислал цветы, разбирает счета за последние несколько недель.

Потом они сидят на кухне, едят Нинин гороховый суп.

— Сегодня днем придет Нинин муж, — сообщает Белла и объясняет, что он будет делать. — А потом нам с вами надо разработать какой-то распорядок дня. Я хочу, чтобы вы купили мне книги. Что бы вы посоветовали? Джейн Остин? Как по-вашему, она мне понравится?

— Не очень.

— В таком случае что мне прочитать? Пруста? Генри Джеймса? Я и их не читала.

— Можно попробовать. — В голосе Лиззи сомнение. Ее вдруг осеняет: Белла с литературой несовместима. Литературе недостает открытости, слишком много в ней подразумевается, слишком мало говорится напрямик. Все эти уловки, околичности, путем которых только к концу романа выясняется, в чем собака зарыта, нечего и думать, что Белла смирится с такими увертками. Пруст будет ее бесить, на Генри Джеймса у нее не хватит терпения.

— А как насчет Драйзера? — спрашивает Лиззи, хотя сама она от Драйзера не в восторге.

— Почему вдруг Драйзер?

— Просто мне кажется, что он вам понравится. А может быть, Диккенс?

— Давайте начнем с Диккенса, — говорит Белла. — Я, конечно, читала «Повесть о двух городах» и ту, про Скруджа. Мы проходили их в школе. Так что выберите что-нибудь другое.

Потом ей приходит в голову обучить Лиззи игре в кункен. Она разбивает ее наголову в третий раз, когда в гостиную входит Нина, а за ней блондин с патлами до плеч, глаза на его испитом лице ярко синеют.

— Вы не помните Сэма? — Нина явно робеет, и Белла, не откладывая карт, поворачивается и вперяет в него взгляд.

— Разумеется, помню. Лиззи, это Сэм Хейзен. Лиззи Доусон.

— Привет, Лиззи, — говорит Сэм и часто моргает. — Привет, миссис Мэдден. Вы сегодня молодцом.

— Спасибо, — говорит Белла. — Как поживаете?

— Как поживаю, как поживаю… Стараюсь поменьше об этом думать. Знаете, как оно: спросят, как поживаете, Сэм, а я потом весь день ломаю голову, как же я поживаю, ну и что в итоге? Что я могу вам сказать: сердце бьется, пульс нормальный, и больше ничего. — Он притоптывает ногой, повинуясь какому-то внутреннему ритму. — Так что насчет перил, какие вам желательны? Хорошие, отполированные, с фасонистыми скобами или сойдут какие попроще, из скобяной лавки? Чтоб вы знали, на что похожи те, из скобяной лавки, я принес одну — показать вам. — В руке у него толстая скоба из неструганой сосны. — Выберете такие, к ним можно подобрать и перила. Просто неотесанные палки. Или вам красота надобна? — Глаза его тем временем, ни на чем не останавливаясь, обегают комнату.