Современная югославская повесть. 80-е годы - [186]
— Кто сказал «племянница»? — взорвался Шерафуддин. — Милиция!.. Это моя подружка!
Что с ним опять? — спрашивали они себя. В прошлый раз почудилось, будто у него не все дома, но нет, все хорошо.
— Погляди на него, как молодой, ему погулять охота, естественно…
— Кто сказал «как молодой»? Я не «как молодой», я действительно молодой и от всех требую это признать!
Появился Лутфия на машине и с вызовом спросил о Зинке, где она. Мы еще поборемся, поглядим, кто сильнее, говорил его вид. Он сообщил, что поступил вольнослушателем на какой-то факультет, теперь у него сколько хочешь таких, как Зинка, и многие были бы счастливы, взгляни он на них хоть мельком. Шерафуддин сам знал: таких, как Зинка, полно, просто Зинка единственная, которую подарило ему небо.
Они сидели на террасе ресторана, где кормили фирменными блюдами — кислым овечьим молоком и тушеной бараниной. Бывший социолог в знак признательности пожал Шерафуддину руку и сказал:
— Вот что продлевает человеческую жизнь.
Перед ними расстилался цветущий луг, его пересекала быстрая горная речка, обрамленная вербами и липами, поросшие кустарником холмы соединялись с уходящей за горизонт лесистой горой, уже освободившейся от снега. Свежесть бодрила, светило солнце, и если б они, гуляя, прошли мимо навоза, сложенного возле домов, и почувствовали запах подтаявших на солнце коровьих лепешек, то вдыхали бы его с восторгом, а бывший социолог сумел бы еще и подсластить: «Ох, охо-хох, ну и аромат, разве это навоз, это цветы, навоз там, в городе, где смрад бензина». Лутфия бы возразил: «Какие там цветы, навоз есть навоз, для меня нет лучше запаха бензина, стараюсь дышать поглубже, чтоб вдохнуть побольше».
Они хорошо провели день, платил Шерафуддин, и социолог не мог не поинтересоваться, в честь чего такое мотовство.
— Соришь деньгами, словно вырвался на свободу, ей-богу, разошелся сегодня — куда там.
Да, верно, подумал Шерафуддин, теперь я действительно свободен, увидел, как она поблекла, что от нее осталось, и будто вышел на волю из тюрьмы…
Так они проводили время, не теряя ни одного погожего дня, за еду, питье и бензин платили по очереди и тогда лишь опомнились, когда загорели, поздоровели, почувствовали, что обрели силы. Среди добрых друзей можно хорошо проводить время и в старости. Шерафуддин вспомнил женщин, болтавших на улице, мол, ничего нет дороже благополучия в доме, и пересказал их разговор.
— Ничего нет дороже дружбы, и в молодости, и в старости, — провозгласил социолог.
— Кто сказал — «старость»! Лично я к старости не имею никакого отношения, это ваши друзья старики, а не мои!
И все же он не мог забыть поникшую фигуру Зинки, то и дело мысленно возвращался к ней, размышлял: что же ее так скрутило, лицо стало маленьким, увядшим, землистым, глаза слезятся. Он перебрал причины: болезнь, аборт, изнасилование — и все-таки упрямо ничего не желал признавать, она оказалась такой лживой, а причина — мужчины, только мужчины, бессонные ночи, когда ее раздевали, раздирали на части и она отдавалась без сопротивления. Но нет, это для нее пустяки, так изнурить могли только наркотики.
Однажды, проходя мимо тюрьмы, он увидел очередь: стояли закутанные в платки женщины с корзинками и пакетами, часовой брал их и уносил, Шерафуддин прошел бы не останавливаясь, если бы вдруг не услышал свое имя.
— Шерафуддин? Ты сказала Шерафуддин?
— Да, Шерафуддин.
— У нас такого нет.
— Не может быть.
— Выходит, может, — резко ответил часовой.
— А где же он?
— Выходит, он в другой тюрьме, что я могу поделать?
— Ничего.
Шерафуддин остановился, хотел посмотреть, кто выйдет из очереди, кажется, малышка Шепа, та самая, что кормила голубей и воробьев в парке. Девушка прихрамывала, значит, он не ошибся. Подошел, она его узнала, остановилась, глаза засияли.
— Что ты здесь делаешь?
— Принесла тебе передачу.
— Но ведь я не в тюрьме!
— Знаю, но ты мог там оказаться.
Умница какая, подумал он, я-то ее не сразу узнал, ну-ну, такое может с каждым случиться, а ведь она меня помнит, вот так девушка!
Спросил, как она поживает, Шепа машинально ответила «хорошо», но тут же сморщилась, залилась слезами. Рассказала, что к ним на работу заявилась красотка, ее тут же приняли, а Шепу продержали какое-то время, пока та не освоилась, и уволили по сокращению штатов.
— Ну, и теперь куда? — посочувствовал Шерафуддин.
Утирая слезы, девушка ответила: работу можно найти и другую, только она не умеет войти, куда ни пыталась устроиться по конкурсу, не берут — видно, она не умеет войти. Шерафуддин спросил, как же она входит, Шепа ответила, что ее по три раза выставляют из кабинета, входила со стуком и без стука, в косынке и без косынки, с зонтиком и без зонтика, ничего не получается.
— Не умею, и все, одна рука должна быть согнута, словно держишь кепку под мышкой, тогда еще ничего, правда, вместо кепки надо что-то другое держать, а что, не знаю.
Шерафуддин все понял и сказал ей: держи бутылку дорогого вина, окорок, молельный коврик или хорошую картину. Лицо девушки посветлело, будто солнце выглянуло после дождя. И тогда он спросил, знает ли она что-нибудь о Зинке.
— И не спрашивайте, Зинка попала в автомобильную катастрофу. Как бы она обрадовалась, если б вы ее навестили! Сделайте это, сделайте, прошу вас.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Один из крупнейших прозаиков ХХ в. сербский писатель Милорад Павич (1929 - 2009) - автор романов, многочисленных сборников рассказов, а также литературоведческих работ. Всемирную известность Павичу принес "роман-лексикон" "Хазарский словарь" - одно из самых необычных произведений мировой литературы нашего времени. Эта книга выходит за пределы традиционного линейного повествования, приближаясь к электронному гипертексту. В романе "Пейзаж, нарисованный чаем" автор ведёт читателя улицами Белграда, полными мистических тайн, и рассказывает изящную историю разлуки влюблённых и их соединения.
Один из крупнейших прозаиков ХХ в. сербский писатель Милорад Павич (1929–2009) – автор романов, многочисленных сборников рассказов, а также литературоведческих работ. Всемирную известность Павичу принес «роман-лексикон» «Хазарский словарь» – одно из самых необычных произведений мировой литературы нашего времени. «Последняя любовь в Константинополе: Пособие по гаданию» – это роман-таро, где автор прослеживает судьбы двух сербских родов, своеобразных балканских Монтекки и Капулетти времен Наполеоновской империи.
Роман М.Павича «Внутренняя сторона ветра» (1991) был признан романом года в Югославии и переведен на десять языков. После романа в форме словаря («Хазарский словарь») и романа-кроссворда («Пейзаж, нарисованный чаем») Павич продолжил эксперимент, создав роман в форме клепсидры. Герои увлекательного повествования Геро и Леандр встречаются в буквальном смысле слова на середине книги. Этот том читатель может начинать читать с любой из сторон, ибо он написан автором по принципу «в моем начале – мой конец».
В книгу вошел сборник рассказов знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2011) «Русская борзая». Из этих небольших историй, притч и небылиц, действие которых разворачивается на фоне мировой культуры и мифологии, рождается неповторимый и загадочный мир «первого писателя третьего тысячелетия».
Биографии писателя, города, страны и текста причудливым образом переплетаются в новом сборнике эссе Милорада Павича «Биография Белграда», произрастая глубокими и изящными размышлениями о природе жизни и творчества.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.
Каждый, кто любит собак, будет удивлён и очарован необычной философией собачника, который рассмотрел в верном звере не только друга и защитника, но и спасителя! Не спешите отрицать столь необычный ракурс, вникните в повествование, и возможно в своём четвероногом товарище вы увидите черты, ранее незамеченные, но чрезвычайно значимые для понимания поведения собаки.
«Живая тайга» — сборник сказок, написанных по мотивам сказаний аборигенных народов. Бесхитростные, иногда наивные повествования увлекают читателя в глубины первозданной тайги и первобытных отношений с её обитателями. Действия героев, среди которых не только люди, но и природные объекты, основаны на невозможном в современном мире равноправии всего живого и удивляют трогательной справедливостью. Однако за внешней простотой скрываются глубокие смыслы древней мудрости.
Есть люди, которые не верят на слово, им обязательно нужно потрогать загадку руками. Краевед Юрий Крошин из таких, и неудивительно, что он попадает в критические ситуации, когда пытается выведать то, о чём знать нельзя. Для народа, исповедующего Законы Тайги, «табу» означает не просто запрет что-либо делать. Нарушивший табу, нарушает священное равновесие между противоборствующими силами нашего мира. За такой грех полагается неминуемое наказание, и оно настигает преступника здесь и сейчас.
Мы до сих пор не знаем и малой доли того, какими помыслами жили наши первобытные предки. Герою этой книги удалось не только заглянуть в своё прошлое, но и принять в нём участие. Это кардинально повлияло на его судьбу и изменило мировоззрение, привело к поискам личных смыслов и способов решения экологических проблем. Книга наполнена глубокими философско-психологическими рассуждениями, которые, однако, не перегружают чтение захватывающего авантюрно-приключенческого повествования.