Современная югославская повесть. 70-е годы - [42]

— Тс-с! — толкает его Лука, прижимая палец к губам, и напрягается, словно они собрались воровать и опасаются разбудить сторожей.

Марко огрызается, протестующе поднимает брови и устремляет взгляд к двуногой дичи в зеленом мундире.

И вдруг — птица! Взвилась в воздух. Шум крыльев, сухой, шелестящий, тяжелый. Фазан!

Колоннелло стремительно вскидывает ружье, прищуривает левый глаз, прицел, мушка — скорее! Спуск! Первый, второй ствол. Выстрел.

Колоннелло, почувствовав отдачу ружья, точно чей-то дерзкий толчок, после которого он устоял, вдохнул синеватый дымок пороха. Глаза таращатся в изумлении, рот приоткрыт, дыхание учащено.

— Как? Промазал! Идиотизм!

— Насыпь ему соли на хвост! — злорадствует за кустом Лука.

— Жалко пули, — Марко сплевывает сквозь зубы и смотрит на берсальеров.

Не более чем в ста метрах от Колоннелло, возле военного джипа, полосатого, точно зебра, два берсальера, прерывая игру в карты, смотрят в пустое небо: невеликий охотник этот синьор Колоннелло!

— Опять… промазал. А жаль.

— Пустяки.

И продолжают игру.

Марко их видит как на ладони. Внезапный ветерок пошевелил перьями на шляпах, и Марко подумал: а что, если ветерок подает им знак, напоминает об опасности тайным сигналом — предательским покачиванием перьев на шляпах. Но нет, берсальеры продолжают играть спокойно и увлеченно.

А Колоннелло подымает плечи. Подумаешь, фазан! Ведь это забава, прогулка, отдых. И какая теплынь! А если его и высмеет какой-нибудь недоносок, так ли это существенно? Его стала одолевать дремота. Una leggerissima dormitina dopo pranzo[46].

Насвистывая, он согнул двустволку, выбросил гильзы, подул в стволы, заново зарядил, щелкнул затвором. Можно начинать. Только без спешки. Игра есть игра. Может быть, исчезла уверенность? Нет, почему же? Вот излишняя охотничья горячность ни к чему, ведь мы не собаки с бесконтрольными инстинктами, мы люди, трезво направляющие свои развлечения и страсти.

Он повесил ружье на локоть левой руки, а пальцами правой, как по клавишам, прошелся по патронташу. Видела бы его Матильда! Армейская полевая форма, берет с пером, сверкающие сапоги — и без брюшка! Так и пышет здоровьем! Как в дни их молодости. Высоко поднятые брови, залихватский вид. А дальше что? Oblio, забвение, или элегическое lamento, стенание? Что? Что?..

Впереди мелькнуло что-то лохматое и черное, опалив огнем, словно чудовище… Сзади навалилось что-то тупое, холодное, проникнув до костей и перехватив дыхание.

— Что? Кто вы? Что надо?

Он нелепо замычал. Марко зажал ему рот черными пальцами и, выпучив глаза, ухнул, как сова безлунной ночью. Лука крепче воткнул револьвер ему под ребра.

Будто ястребы, молча, дыша тяжело, со свистом, они принялись его обирать, точно труп, точно падаль: двустволка оказалась на плече у Марко, а Лука сорвал патронташ, швырнул в кусты берет, снял пояс в надежде увидеть револьвер, ощупал карманы, сминая их кулачищем. И все это, великий боже, как певчие на отпевании, не позволяя перевести дыхание, молотят кулаками, тумаки под ребра, хмурые лица, страшные глаза.

Потом его повели через лес. Подталкивая, погнали трусцой. Все глубже в лес, все дальше от берсальеров. И ни минуты передышки для здорового звонкого смеха. Задыхаясь, он шагал между ними, точно Иисус, и пейзаж теперь был совсем иным — серые обрывистые скалы. Обливаясь холодным потом, Колоннелло понял наконец, — он уже не на охоте, не на прогулке. А эти вдруг стали мягче. Лука даже заворковал, на него напал смех, похожий на кашель.

— Что ж это ты, братец, старик уже немощный, а на охоту отправился. Ха-ха!

— На охоту пошел, а самого поймали! — глухо пролаял, Марко. И плюнул.

— Ну и ну! Что только сталось! И что ему дома не сиделось, по-хорошему, тихо-мирно, а? — укорял Лука.

— Чему быть, того не миновать! Дьявол свое возьмет, — разглагольствовал Марко, довольно подмигивая, точно после удачной поездки на базар. — А, Колоннелло?

В ушах у него приглушенно бил барабан.

Святой боже! Барабан? Предсмертный зов? Нет! Это стучало его сердце. И только всевышний знает… куда его гонят… и чем все кончится. В какое-то мгновение он подумал, что сейчас проснется в своей постели и с облегчением убедится, что все было страшным сном. Но он уже был совершенно уверен — это не страшный сон.

Come Dio vuole! Alia peggio? На все воля божья. Не так ли?

ДОБЫЧА

Пипе нашел камень с выбоиной, похожий на кресло со спинкой. Всегда-то он отыщет себе местечко получше. С самого детства.

Теперь сидит, развалясь, и смотрит на друзей со снисходительной улыбкой и беспокойными мыслями, как на детей, которые, заигравшись, изорвали себе штаны. Четырнадцать человек. Молодость. Вернее, пора возмужания. Еще двое пошли добывать еду. Ему с ними забавно, им тоже.

Они отдыхают голодные. Спят на послеполуденном солнце, чинят одежду, чистят оружие. А некоторые, слишком чувствительные, ищутся. Умеют же насекомые устроиться, угнездиться в космах. Если постараться — прежде чем избавишься от вшей, выдерешь все волосы.

И Пипе нет-нет чувствует их под меховой шапкой. Все уговаривает себя, что они только щекочут, а не кусают. И не желает расчесывать себе кожу. Или притворяется? Ему не хочется, чтобы люди видели, как он занимается тем же, что и все.