Современная югославская повесть. 70-е годы - [43]

Люди молчат. Голодны, как волки, грезящие об овцах, а взамен краюхи хлеба, что поделаешь, лишь мечты. Значит, голод не самое страшное, если можно наслаждаться мечтами, к тому же мечтами о будущем.

Чоле — часовой. Стоит на высоком утесе, отсюда ему виден серый каменный склон, голубоватая долина и белый Медовац. Высокий, могучий человек, плечи точно крылья, глаза вприщур. Опытный боец, всегда начеку, а со стороны кажется — он спит стоя.

— Они! — хрипло крикнул Чоле, изумленно глядя во все глаза.

Кто же ему не поверит!

Скорее в засаду! Гляди налево, гляди направо! Не оставляй следов! Прячься! В расселину! За скалу! В мгновение ока! Не суетись! Не шуми! Уйди в себя и в камень! Винтовку вперед! Гляди! Затаи дыхание!

Что там еще, подумал Пипе. Что случилось? Чоле улыбается: ничего себе учеба! Пусть не засиживаются. Прищурившись, смотрит вдаль и спокойно, с какой-то жуткой медлительностью, позевывая, пересчитывает воз яиц:

— Лука… Марко… и черный… зеленый! Ведут его!

Все выглянули. Сглотнули слюну. Переговариваются. Ну и Чоле!

У Пипе на кончике языка одно ругательство, другое, он что-то бормочет под нос и бежит к Чоле.

Чоле не мигнет, хотя внутри у него все дрожит от радости. Смотрит напряженно вниз. Но не может спрятать улыбки, блуждающей на губах и в карих глазах.

Пипе тоже поглядывает со скалы. Он видит Луку, Марко и с ними итальянского офицера. Они неторопливо, пошатываясь, как пьяные, идут по каменистой тропинке, а за ними — каменное море.

— Послушай, Чоле! — чуть слышно шепчет Пипе, а кадык у него так и ходит. — Какой смысл читать проповедь? Если нет хлеба, можно закусить и ругательством. В другой раз, милый, сперва кричи «Лука, Марко!», а потом уж «Они!».

— А вы что, успели попрятаться? — Чоле изображает удивление. В душе он радуется. И не отрывает глаз от путников.

Пипе старается держаться спокойно. Поднял голову и смотрит в небо. А кто-то еще говорит, что у Чоле душа мягче сыра. Только это рыхлый, водянистый сыр, его нарочно смочили, чтоб стал тяжелее.

Путники подошли метров на пять — десять ближе. Марко неуклюже переваливается и чуть клонится вбок, будто под ветром. Лука, как обычно, грызет соломинку. А офицер… офицер без шапки, с седой головой, словно кланяется, ступает с опаской, чтобы не ободрать сапог. Ну и потеха!

— Господи! — Чоле даже глаза вытаращил. — Шишка фашистская! Подполковник или даже полковник! Полковник! Как бог свят! — изумленно, с восхищением кричит он, не скрывая радости. И тут его взгляд прикипел к черным блестящим сапогам полковника. Словно увидел фейерверк в родной деревне. И еще в детстве на рыбалке так неотрывно он смотрел на луч фонаря, посасывая палец.

Он и не заметил, как все собрались вокруг него и Пипе.

Тут путники подошли. Марко и Лука — переполненные требующим признания высокомерием, и Колоннелло, запыхавшийся, выбившийся из сил.

Но на охотников никто не обращает внимания, все разглядывают дичь.

Перепуганный, седой, похожий на барана старик с пестрой бородкой, круглыми мигающими, как у клоуна, глазами и умоляющими гримасами. Губы у него дрожат, он пытается что-то пробормотать или приглушенно крикнуть — и почему-то всем кажется смешным и одновременно жалким, точно полоумный.

Но взгляд их строг, они смотрят вдаль и видят там свое страдание и решимость. Один только Чоле не отрывает глаз от сапог старика.

— Вот тебе, Пипе, браток, как на подносе, на гвантиере! — крикнул Лука, весело щурясь.

— Гвантиера, гвантиера, — обрадовался полковник. — Кто-нибудь говорит по-итальянски?

— Глянь-ка на него! — обиженно вспыхнул Лука. — Распетушился! Полковник! Ублюдок фашистский!

— Я ж говорил — полковник! Сразу сказал, когда увидел! — заторопился Чоле, боясь, как бы другие не заслонили его перед Пипе, и тогда, чего доброго, он останется без того, к чему сразу прирос сердцем. — Вот, получай, Пипе, живьем! Ведь я сразу сказал — полковник!

Но тут к Пипе подошел Лука и загудел, довольно улыбаясь:

— Охотился спокойненько, как дома! И тут, братец, попался между нас двоих, мной и Марко! Как барашек попался! Марко скрутил ему руки, а он удивляется. И что за тварь человек: не ожидал никак.

Но никто не смеялся.

Пипе подошел к Колоннелло и сказал по-итальянски:

— Добрый день!

— Добрый день! — закивал Колоннелло с внезапно вспыхнувшей надеждой. — Добрый день! Вы… вы… но где я? У партизан?

Пипе смотрел на него то как на спелый апельсин, то как на холодную картошку.

— Сладко поет, мать моя! — обрадовался Чоле. — Все выдаст, вот те Христос!

— Да! — ответил Пипе спокойно и небрежно, не желая, впрочем, чтобы в его тоне чувствовалось превосходство. — Да! Вы наш военнопленный. Прошу вас вести себя соответствующим образом!

Колоннелло вздрогнул и побледнел.

— Господи, да тебя слушать страшно! — помрачнел Чоле и с сомнением посмотрел на Пипе. — Не пойму, что ты мелешь? — А Пипе смотрел поверх его головы серьезно, насупившись, стараясь казаться загадочным.

— Вы их командир? — пробормотал Колоннелло.

— Да, пока не появится другой! — весело выпалил Пипе.

— Что же… со мной будет? — отважился прошептать старик.

— Ничего особенного! — непринужденно ответил Пипе, повторяя интонации отца, когда тот ставил ему клизму. — Смерть — составная часть жизни!