Современная югославская повесть. 70-е годы - [35]

Ты смотри-ка, кто пришел! Вот те на, кого мы видим!

И комната тогда выглядела иначе. Она излучала счастье и радость, которыми светился он. Он искал меня глазами и озабоченно спрашивал, найдется ли у нас что-нибудь перекусить, сможем ли мы хорошо принять наших гостей, и извинялся, что сам не в состоянии обо всем позаботиться.

Я кидалась на кухню, рылась в холодильнике и на полках… да ведь и магазин за углом! На лету подхватывала большую сумку и вот уже мчалась по ступенькам.

Эге-ге!

Следом за мной спешил Давид. Куда ты, давай мы с Ники сбегаем, или с Ниной, или с Ричи…

Как я могла забыть, что у меня куча помощников, внуков!

Давид резал хлеб толстенными ломтями, Ники накрывала на стол. Нина делала бутерброды. Я за всем наблюдала и прислушивалась к беседе.

Владо рассказывал о каком-то сложном заболевании. Правда, интересно, спрашивал он отца.

Вот и напиши мне статью для «Туберкулеза»!

Но ведь в «Туберкулезе» только научные статьи?

Нет, у нас публикуются и врачи-практики. В свое время мы так решили: сорок — пятьдесят процентов журнальной площади — оригинальным научным работам, десять — двадцать — материалам по организации здравоохранения и эпидемиологии, а двадцать пять — тридцать — сообщениям. Ты обязательно напиши.

А какой у вас тираж?

Две тысячи экземпляров. Но дотации нам не дают, живем только подпиской, скромно, конечно, но дело все же идет. Главный редактор ничего не получает, это почетная должность. Статьи, разумеется, оплачиваем. Ну, а остальное…

Меня всегда поражало, как живо он откликался на все, что касалось его специальности. Но стоило нам перейти на другие темы, увлечься обсуждением экономических или политических проблем, он умолкал. Он словно оберегал себя от тех забот, с которыми уже не мог справиться. Его отяжелевшие веки сами собою опускались.

Ты устал? Хочешь прилечь?

Да, я бы, пожалуй, прилег, если вы ничего не имеете против, улыбается он, но я вернусь, вы не расходитесь!

Все это было и остается в этой квартире, где я теперь не нахожу себе места. Ожившее прошлое окружает меня. Оно выглядит иным, чем на самом деле, свободное от всего дурного, если оно и было.

Бланка сидит неподвижно. Она пришла узнать, как дела, и замерла, подавленная моим настроением.

Извини, я смущенно закуриваю, мне необходимо избавиться от воспоминаний, иначе они задушат! Ну, вот уже лучше!

Господи, вдруг осеняет меня, как я могла забыть! Ведь совсем недавно Бланка пережила то же самое. Она тоже непрестанно натыкалась на мертвые предметы, которые вдруг ожили и заговорили. Этого нельзя избежать. Прости, Бланка!

Только когда я переменила жилье, мне постепенно полегчало, говорит она, с трудом выдавливая из себя слова.

Позднее слова, мимоходом брошенные Бланкой, превращаются в довольно конкретный план, и вот с ее помощью — такое под силу, пожалуй, только Бланке! — я переехала на другую квартиру.

И в самом деле словно ожила. Словно натянула новую шкуру, которая нигде не терла и не давила. И благодаря которой я опять обрела силы.

Новое жилье было тихим, и если хотело поведать мне о чем-то, то говорило о светлых минутах. Если случится чудо, которое еще возможно, сказала я себе, он получит свою комнату. Комнату с балконом и видом на самые прекрасные горы в мире! Ему здесь будет даже лучше, чем в старой квартире. Хотя, если уж говорить откровенно, вид из окон прежней квартиры был отличный…

Ты погляди, как красиво! — нередко повторял он, когда комната пылала в лучах заходящего солнца.

Или когда на Граде устраивали фейерверк.

Мы гасили в комнатах свет, поудобнее располагались на диване и смотрели на яркую россыпь огней, которые взлетали у нас перед глазами.

Там было хорошо. А здесь, убеждаю я себя, еще лучше. Во-первых, квартира очень светлая и не связана с воспоминаниями. И пожалуй, самое главное — она молчит. В ней, следовательно, живут только бодрые, светлые мысли, только надежды. Я вновь готова к отдаче.

Отдача. Единственная подлинная радость в жизни. Хотя… всякое деяние связано с получением. А мой приемник уже сильно ослаблен.

* * *

К нему все реже возвращается сознание, и я все глубже погружаюсь в далекое прошлое. В то время, в котором я с трудом ориентируюсь, которое я познаю лишь из его дневников и писем.

Вчера, например, он спросил меня, помню ли я, как отец приехал к нему в Стражище. На итальянском фронте, возле реки Сочи…

* * *

Он по-прежнему спит. На этот раз особенно крепко и долго.

Последнее время я не закрываю дверь в его комнату. Не хочу упустить момента, когда он проснется, то и дело подхожу к двери и заглядываю.

А сейчас взгляд его устремлен в потолок. Когда он проснулся? О чем думает, если вообще думает?

Тихо подхожу к постели. Он меня не заметил. Смотрит вверх. Долго, отрешенно и сосредоточенно.

Я присела на краешек кровати, чтобы получше видеть его лицо, чтобы по глазам, которые то вдруг вспыхивают, то вновь угасают, угадать, о чем он думает.

Он зашевелился. Наверное, почувствовал, что я здесь. Взгляд его медленно скользит вниз, опускается и, наконец, упирается прямо в меня. Ничего не выражающий взгляд.

Я жду.

Тебе помочь? Скажи, чего ты хочешь?

Не сразу, после глубокого вдоха, глаза его начинают оживать. И лицо постепенно смягчается. Словно оттаивает под робким весенним солнцем стылая земля.