Современная югославская повесть. 70-е годы - [34]

Я высовываюсь по пояс в окно. Машу ему. Знаю, это придаст ему сил. Увидел меня, выпрямился, шаг стал шире. И опять машет палкой. Игра для обоих. Передо мной и перед собой разыгрывает здорового.

Ну хватит, говорю я себе, на сегодня хватит. Иди домой, машу я ему, возвращайся!

И спешу по ступенькам вниз, чтобы помочь ему, если понадобится.

Пока не нужно. Моральной поддержки вполне хватает.

Медленно подходит к своей комнате. Ты устал? Хочешь прилечь?

Да, я не прочь вздремнуть. А потом зайдем к Татьянце, к Борису, может быть, к Брацо заглянем или к Шонцовым… Хорошо?

Да, конечно. Только ты отдохни немного. Накрыть тебя?

Он послушно лег и почти сразу же заснул. И спал очень долго, так долго, что уже было поздно идти в гости. Но кое-куда мы еще успеем…

Непременно нужно к больным, которые его ждут. И прежде всего к бабушке Татьянцы, которая уже седьмой год прикована к постели, для нее он — последняя надежда.

Как хорошо, что вы пришли, господин профессор, стоит только вас увидеть, сразу легче становится!

Оба весело смеются, довольные друг другом.

Мы до сих пор не сказали старой женщине, что ее доктор сам лежит в больнице, и лежит уже долгие месяцы. Мы сказали ей, что он уехал. Кто знает, как она приняла бы правду.

Если профессор скоро не вернется, шепнула она мне в прошлый раз, я умру!

Разве можно так, матушка, возразила ей я, а что он скажет, не найдя вас здесь? Дождитесь его, потерпите!

Да ведь я жду, покорно отвечала она, ведь я терплю!

* * *

Опустевшее кресло все чаще подает голос. Философствует, пускается в рассуждения, как совсем недавно он сам.

Он считает, что врач не должен говорить больному всей правды. Не должен говорить, что болезнь неизлечима.

А в Америке, замечает Брацо, даже от раковых больных ничего не скрывают!

Я знаю. Однако убежден, что всю ответственность должен брать на себя врач. Человеку противопоказана мысль о смерти, хотя никто из нас не бессмертен. Каждый надеется победить болезнь и избежать страданий.

А нынешняя молодежь?

Молодежь вообще не думает о смерти. Она озабочена настоящим и считает, что ей жить вечно! Поэтому она так активна, восторженна и беззаботна. С возрастом, конечно, лет в запасе становится меньше… Но я-то не совершал таких ошибок. Я до конца продолжал надеяться вместе со своими больными.

Ты в самом деле надеялся или делал вид ради них?

В самом деле… А что умеет нынешняя медицина? Слишком мало, чтобы избавить людей от страха смерти. Врачи могут только помочь — доброе слово тоже оказывает целебное действие.

Я помню тот разговор. Он сидел вон там в кресле, а мы втроем — вокруг стола. Двое Шонцовых и я.

Но бывают обстоятельства, когда больному нужно сказать всю правду.

Какие же?

Ну вот, если бы я одна кормила семью, неуверенно начала Сека, то хотела бы знать, как долго мне еще остается жить. Мне многое надо подготовить, сделать для своих детей. В этом случае…

Нет, ты не права. В наше время человек часто умирает скоропостижно. Сколько жизней уносят одни только автомобильные катастрофы… По нынешним временам каждый должен принимать это в расчет, даже если он не болен.

Или вот такой случай. У меня был хороший приятель, который, рассуждая примерно так, как ты, захотел узнать всю правду о своем положении. Ему сказали, но, умирая, он пожалел, что знал все. Не уступайте никому, сказал он мне, и молчите!

Мы долго тогда беседовали, а он задремал. Я увела его в спальню, и кресло осталось пустым. Как сейчас. Только, пока он был дома, оно молчало. А теперь подает голос. Оно не вступает в разговор, лишь размышляет вслух.

Пустое кресло удивляется, например, почему я поздно возвращаюсь со службы.

Где это она так долго задерживается, отчего ее нет? — говорит оно, катаясь по коридору у входной двери. Останавливается перед нею и ждет. Через некоторое время ему начинает казаться, будто снизу доносятся шаги… Ну вот, пришла, радуется оно, вернулась!

Ух, наконец-то дома! — встречает меня оно.

Разумеется, звука моих туфель на каучуковой подошве оно слышать не могло. Какое-то иное чувство подсказывает ему, когда я возвращаюсь. Всякий раз приходя с работы, я знаю, что оно ожидает меня у самой двери.

И в комнате много предметов, которые разом подают голос.

Книжный шкаф. До самого последнего дня он не расставался с книгами…

А вот письменный стол. Заваленный бумагами. Последнее время он уже не читал их, только перекладывал.

Вот его марки. Он осторожно отделял их от конвертов и бережно укладывал в коробочки. По странам. И отдельно — изображения птиц и цветов с Цейлона, из Африки, отовсюду.

Ты на эту взгляни, настоящее чудо! Кажется, Тото недавно говорил, будто он собирает марки?

Конечно!

Может, после обеда пойдем к нему, обрадуем, а?

А можно его к нам позвать, если хочешь!

До самого вечера они с Тото разбирали марки, сортировали их пинцетом и в конце концов уселись за шахматы.

Не могу избавиться от воспоминаний. Они лишают меня силы, которой у меня так мало. И это кресло, что таращит свои пустые глаза, выводит меня из равновесия. Хотя это вовсе не настоящее кресло, а обычный раздвижной стул с двумя подушками. Но мы называли его креслом. Он любил его, ему было в нем удобно. Устроившись в нем, он мог смотреть телевизор, да и входная дверь была видна. Как только раздавался звонок в дверь, он поворачивал голову и радовался, когда приходили гости.