Современная португальская новелла - [67]

Она глубоко вздохнула и села. Однокашницы пожали ей руку. Тогда она вынула из портфеля ту смешную фотографию, на которой Принцесса, Вамп, Гертруда, Павлова, Софи и я вышли с непропорционально большими ногами и маленькими головками. Все весело смеялись и не переставали удивляться: «Как это могло получиться?», «Я даже не помню, когда это было!», «До чего потешно!» И все это несмотря на то, что рядом с нами на фотографии сидела «бедняжка Вамп, которая ступила на дурной путь», прямо за плечами Софи, отметила я с горечью. Мы сравнивали моду тех дет и нынешнюю. Большой разницы не было: те же короткие в складку юбки из шотландки, те же блузки с короткими рукавами и остроносые туфли… И вдруг Принцесса, повернувшись ко мне, спросила:

— А что с Софи?

Я пожала плечами. Ответила, что, к сожалению, не знаю.

— Мне тоже ничего не удалось узнать о Софи, — сказала Людвига.

— Жаль! — с грустью ответила Принцесса.

Жалко было всем. Софи такая хорошая, такая умная! Может быть, ее новеллу переиздали? Я сказала, что нет, не переиздали. По дороге сюда я зашла и книжный магазин. Нет! Нет и старого фонтана Роланда. Ни фонтана, ни тополя, вдохновивших Софи. Ничего нет.

Павлова все еще вертела в руках фотографию и вздыхала. Потом почти с робостью протянула ее пекиносу и сказала:

— Смотри, какая была твоя хозяйка!

Она быстро встала, подбежала к окну, открыла его и высунулась наружу. Потянуло холодом.

— А липы-то нет! — крикнула она.

Мы подошли к окну. Внизу была разбита хорошая теннисная площадка.

Все заспорили, указывая пальцем:

— Здесь! Нет, там! Нет не там, там она не могла расти. А мне кажется, вон там, чуть дальше…

Тщетно пытались мы отыскать место, где росла липа и стояла скамейка.

Отель «Калифорния» скорее всего занимал большую площадь, чем гимназия Шиллера, так как нынешний теннисный корт был все же меньше нашего двора, где мы гуляли на переменках. А может, так казалось. Во всяком случае, даже наш превосходный организатор Людвига не могла объяснить, куда девалась липа. Она ткнула пальцем чуть выше маленького дома и тронутых золотом деревьев и сказала:

— Церковь святого Андрея.

И все снова стали рассматривать снимок, на котором именно на фоне этой церкви мы были сфотографированы.

— Но это уже другая, — объяснила Людвига. — Она целиком реконструирована.

Белый, холодный свет неоновых трубок разрывал опускавшиеся на город вечерние сумерки. Во всех городах мира, когда спускаются сумерки, загораются неоновые трубки.

— В это время мы никогда не бывали в гимназии.

— Нет, бывали на спортивных вечерах.

— Они к четырем заканчивались.

— Нет, к половине шестого.

Они снова заспорили, стоя у открытого окна, хотя, конечно, к тому времени, когда зажигались городские огни, в гимназии заканчивались и спортивные вечера. Я почувствовала около себя горячее полное тело. То была Принцесса. Она была значительно выше меня и потому смотрела сверху вниз сквозь очки. Поняв друг друга, мы перешли к другому окну, выходившему на улицу Франклина Рузвельта. Здесь, рядом с мерцающими огнями реклам, неоновые трубки выглядели некрасиво. Был час пик, тот час, когда во всех торговых центрах мира заканчивается рабочий день.

— «Балли», — прочла я надпись над витриной.

— Покупайте только ботинки «Балли», — услышали мы голос Габриэлы.

— Самые дорогие, — сказал кто-то.

Все отошли от окна и сели к столу, только мы с Принцессой смотрели на улицу имени Франклина Рузвельта.

— Ты действительно ничего не знаешь о Софи? — спросила меня Принцесса.

— Знаю.

— Что?

— Освенцим.

И тут я поняла, что есть имена и слова, которые со временем не только не забываются, а, наоборот, приобретают особый смысл и значение и способны потрясти нас не меньше, чем неожиданная встреча со смертью. После того как я произнесла это слово — «Освенцим», мы с Принцессой долго молчали, пока не пришли в себя. Тогда я сказала:

— После освобождения она приехала ко мне и умерла на моих руках.

В этот момент к нам подошла Людвига, и мы были вынуждены вернуться к столу. И хотя липа не существовала и никто из нас не мог определить даже место, где она росла, атмосфера вдруг стала лучше, естественнее, проще. То и дело слышалось: «Ты помнишь? А ты?» Вспоминали разные истории об учителях. Не обошлось, конечно, без разговоров о болезнях желчного пузыря, печени, расширении вен, ревматизме, ночных кошмарах. Советовали друг другу теплые ванны, врачей, гомеопатов, лекарства, настойки. Говорили о прислуге, которая теперь так дорого обходится, так требовательна в еде и непорядочна, о мужьях собственных и мужьях своих подруг. Желтовато-золотистый мягкий свет лился из висящей над столом лампы. У Габриэлы волосы блестели, как у ребенка. С лица Павловой сползла маска, и она, оживившись, казалась даже хорошенькой. Кричащие цвета платья Шиншиллы словно стали спокойнее. В Монне Лизе я обнаружила следы былой красоты. И на какую-то долю минуты мне показалось, что я со своими однокашницами, и у нас за плечами ранцы, и мы в летних веселых платьицах идем по буковому лесу, напевая.

— Людвига, все, что ты хотела узнать о нас, ты узнала, а о себе не сказала ни слова, — произнесла вдруг Кристина голосом диктора. — Чем же ты занималась все эти годы?