Современная португальская новелла - [12]

Мы снова двинулись в путь, и с нами вместе словно двинулись в путь страшные подземные галереи… Со стен, с их выступов, из их загадочных ниш причудливые животные ориньякской и мадленской культур следят за каждым нашим шагом. Одни почти невидимы, полусъеденные временем; но, едва направишь на них фонарь, уцелевшие фрагменты оживают в его свете, подобно червям под лучом солнца, когда приподымешь в траве какой-нибудь камень, служащий им убежищем, и, обретая единый облик у нас на глазах, они тревожат наши чувства еще более, чем если бы сохранились в целости.

Вот лев о трех головах, представляющих три попытки неведомого мастера не столько создать нечто невиданное, сколько приблизиться к совершенству; рядом с хищником — его детеныш, а ниже — остатки исчезнувшего древнего ворона. Вот из мрака возникает перед нами кулан, полуосел-полуконь, стройных и сильных очертаний, еще совсем целый, несмотря на то что принадлежит древнейшей ориньякской культуре; и грозно уставилась на нас из каменного чрева величественная голова мадленского бизона, готовая к атаке.

Медведи пришли сюда раньше человека и оставили нам следы своих когтей на стенах, где их точили.

И вот мы снова пробираемся средь сталагмитовых колонн. И на подмостках, где все время сменяются декорации — от жалкого подземелья до роскошного дворца, — снова разливается темень древнейшей палеолитической ночи. Две совы с птенцом посредине, глубоко вырезанные в скале, сопровождают нас в пути. Рисунок наивный, детский; но в атмосфере страха, царящей вокруг, остановившийся взгляд этих огромных круглых глаз не кажется столь мертвенным, цепенящим и бесстрастным, как у их живых сестер: они словно только что пробудились от сна и разглядывают нас, полные изумления и любопытства пред нашим нежданным присутствием здесь.

Дальше возникают руки. Точное воспроизведение рук человека, жившего в эру северных оленей. Раздвинутые пальцы почти нетронуты, ясно очерчены еще сохранившейся красноватой краской. И эти очертания, более четкие, чем форма сургучной печати, вызывают особое чувство ужасающей пустоты, словно живые руки растворились внутри собственных линий, навек оставленных ими на стенах древнего грота.

Целый хрустальный водопад вспыхивает внезапно сквозь тьму. Он удивительно прекрасен. Мы зажмуриваем и вновь открываем глаза, сомневаясь в реальности виденья. Но водопад не иссякает, он упорно струит свое сиянье…

Наш проводник поднял фонарь к темному своду.

— Здесь, — проговорил он.

Здесь когда-то открывалась огромная дыра, рудная «труба», ведущая на поверхность, которую закупорило время. На земле, где мы теперь ступали, первые исследователи нашли скелеты северного оленя и нескольких бизонов, которые, вольно мчась по горам или спасаясь от преследования, провалились в эту огромную зияющую пасть. Отец Брейль, обследовавший останки оленя, уверяет, что тот сломал при падении челюсть и ногу, когда в какой-то незапамятный миг тысячелетий произошел этот несчастный случай.

Еще и сейчас можно видеть здесь множество костей, одни на поверхности, другие полузарытые в глину. Это останки ворон, которые собирались на ночь в пещере, где растили птенцов, когда гигантское отверстие четвертичного периода было еще открыто; черные птицы находили здесь свою колыбель, свой приют и, как мы удостоверились теперь, свою могилу.

Мы снова пустились в дорогу. И снова перед нами бизоны, снова — рисунки на стенах. И тишина, полная каким-то неясным гулом, словно исходящим от где-то вдалеке журчащей воды или неведомого леса, шумящего ветвями глубоко под землею. Гулкая тишина, что, сама не умирая, упорно и давяще напоминает о смерти.

Пред нами открылось небольшое углубление, угловатое, неправильной формы, странно пугающее, еще одна ячейка в огромном мире ужасов, который подавляет даже само чувство страха.

Проводник повторил.

— Здесь…

Когда в первый раз вошли в это подземелье сыновья графа Бегуэна, они увидели в одном из углов гору пепла, несколько углей и куски дерева, которые огонь не пожрал до конца. Сердце бешено забилось у них в груди. Здесь был костер, вокруг которого собирались и беседовали, спасаясь от холода, люди, жившие за пятнадцать или двадцать тысяч лет до нас, а быть может, и раньше. Эти остатки мертвого огня преображались в нечто живое, словно попросту сохранились с прошедшей зимы и трое братьев со слугой вполне могли натолкнуться по выходе из пещеры на людей, протягивавших руки над этим костром и пододвигавших закоченелые ступни поближе к исходящему от него теплу. И хладный грот мгновенно обретал трепетность человеческого жилья.

Через некоторое время и отец Брейль с изумлением и восхищением рассматривал чудесным образом сохранившийся очаг. Это он вылил на него последнее ведро воды. Он пришел, все оглядел, исследовал впадину сверху донизу, а затем наклонился и поднял головни. Три его спутника, стоявшие подле, видели, как он удивленно поднял брови. На одном из полусгоревших кусков дерева он обнаружил остроконечный кусок железа, воткнутый, как гвоздь. Пепел этого костра не принадлежал палеолиту; хотя и древний, он остался от менее давнего огня. «В древнюю эпоху и через неизвестный вход, ныне, возможно, засыпанный землею, люди железного века проникли сюда, по крайней мере один раз, — утверждает аббат Анри Брейль. — Это, однако же, единственные следы их появления, и трудно предположить, что они проделали весь путь и видели остальную часть пещеры».