Современная португальская новелла - [112]

Провинция — не могу обойти молчанием — это нечто страшное: здесь царят любая пошлость, любое насилие, любая жестокость. Если вы альтруист, лишены честолюбия, расточительны, если у вас чуткое сердце, то здесь, в этих местах, кажущихся чужестранцу такими безобидными, вы очень скоро почувствуете намечающуюся в вас перемену к худшему. В провинции ценится высокомерие. Решите стать выше — наживете судей, соглядатаев и прочих врагов, порочащих вас. Заявите о каком-нибудь нововведении, и честные поварихи, кудесницы пирожков с треской, миног в вине, смешают вас с грязью. Залог спокойной жизни в провинции — благоразумие. Благоразумие, украшенное симпатиями и согласием, иногда благоразумие, основанное на религиозном и животном инстинкте, способном распознать яд и отделить его в любом растении от сладости. Если хотите жить в провинции, не дразните гусей, иначе вам, как Прометею, выклюют печень. Ведь Прометей, по мнению богов, был слишком провинциален. Можете быть оригинальным, пожалуйста, но создателем нового — никогда; можете умирать от скуки, но ни в коем случае — от любви.

Мыслящие провинциалы, которые еще поддерживают в должном состоянии дворцы графов, современников дона Афонсо из Болоньи, могли бы понять Камило Тимотео, если бы он был грубым или суеверным. Но Камило Тимотео был чувствителен, хотя и старался скрыть это за внешней чуть-чуть насмешливой холодностью. С ним приятно было побеседовать, но он почти не выходил из дому. К тому же его старший брат, бывший в добрых отношениях с владельцами богатых домов и усердно посещавший пивные, озлился на него за то, что Камило Тимотео дал своему пасынку, сыну Тилии, честное имя их всеми уважаемого деда. А ведь ему было известно, и из достоверного источника, о физическом недостатке Камило Тимотео. В это выражение: «знать из достоверного источника» — провинция вкладывает весьма определенное: нравственное падение и потерю человеческого достоинства. Какой-то намек, что-то сказанное по секрету могут в провинции создать человеку такую репутацию, которая придавит его, как надгробный камень. Камило Тимотео пришел в бешенство, как только узнал, какие о нем ходят слухи. И именно после этого каждого нового отпрыска Тилии крестил, нарекая именем своих славных предков.

Делал он это не для того, чтобы опровергнуть порочащие его сплетни, которыми не гнушался ни один из соседей, а чтобы досадить этим дуракам и чтобы рождавшиеся в Бруске хотя бы именами были ей под стать. Почему дом назывался Бруской, никто объяснить не мог. Построенный триста лет назад, этот дом-дворец с красивым фасадом и идущими вдоль него причудливыми балконами в стиле барокко был невелик. Возможно, потому, что не слишком велики были вокруг него земельные угодья. Тем не менее Назони, которому многим обязаны португальские мастера камня, по всей видимости, приложил свою руку, и если не проект Бруски, то набросок или добрый совет был сделан им. Тем более что в те времена сеньоры Алена были в фаворе и имели доходные должности. Одна из барышень Бруски во времена Помбала [15] была даже придворной дамой, подобно Лавалье, своеобразным цветком мирта, не описанным летописцем. Сеньоры Алена еще хранят в своем доме сундуки красного сафьяна с придворной одеждой. Рюши и кружева истлели, но шелка лионских ткачей до сих пор великолепны; одна или две вышитые нижние юбки попали в лари соборов, и из них было сделано облачение священника на духов день.

Потолок парадного вестибюля Бруски был украшен массивными лепными кессонами, на квадратном поле которых художник из Браги изобразил пятнадцать чудес пресвятой девы Марии, точно воспроизведя местную флору и фауну. Образ кормящей или спящей под ивой богоматери был истинным украшением мирных сцен сельской жизни, в которых рыжая, с висящими ушами собака, каких много в этой провинции, была старательно запечатлена то в кукурузе, то в виноградниках, то на ярмарках. Потолок Бруски считался жемчужиной народного искусства, его сравнивали с творениями Фра Анджелико[16], который носил грубые сандалии и питался коркой хлеба и маслинами.

Дому, анфиладе комнат и балконам из кордовского железа суждено было увидеть страшные времена. Потомство Тилии множилось год от года. В гостиных были поставлены перегородки, образовались угловые комнаты, очень напоминавшие цыганские шатры. Казалось, труппа бродячих акробатов расположилась здесь со своими палатками, собаками и грязным бельем. Потом в черепичной крыше было проделано отверстие, очень похожее на огромное слуховое окно. Появление его говорило о том, что сердце Бруски вырвали. А огромная дыра, купавшаяся в пыльных лучах, — что тело, готовое к вскрытию, еще бьется в судорогах. Своенравная, вечно растрепанная Тилия распоряжалась в доме, не признавая Камило Тимотео за главу семьи. В общем-то, он доверял ей, потому что видел ее преданность, и совсем не собирался навязывать ей свою волю. Ему казалось, что лишить ее права иметь детей жестоко. Да он и сам любил их, правда не слишком, иногда и презирал. Он считал законы продолжения рода бесчеловечными и в то же время священными. Плодовитая женщина вызывала у него определенное беспокойство, даже изумление. Поэтому, когда Тилия забеременела во второй раз и скрывала от него свое положение, он был крайне обеспокоен, но не оскорблен. Ведь эта деревенская девушка, несмотря на свою распутную жизнь, сохранила простодушие, вернее, доверчивость, которая исключала стыдливость. Второго ребенка она прижила с танцовщиком, хорошо известным местным крестьянам. Мастер пируэтов был маленьким, хвастливым и резким человечком. Он выдавал себя за отца трех или четырех сыновей Тилии. Однако это было ложью. И после того как он однажды непочтительно отозвался о Камило Тимотео и даже посмеялся над ним, Тилия перестала с ним не только встречаться, но и разговаривать. Он пытался, и не однажды, восстановить отношения, но всякий раз встречал с ее стороны полное безразличие, которое никак не мог объяснить. Между тем Тилия, предавая Камило Тимотео физически, оставалась ему верна духовно: женщина способна изменить, но при этом сохранить искреннее и глубокое уважение к тому, кому только что изменила.