Современная португальская новелла - [113]

Камило Тимотео как раз понимал это. И хотя ветвь Иесейя не цвела в нем, он все-таки чувствовал большую и праведную страсть к чуду, именуемому жизнью. Он любил эту невежественную и даже порочную женщину нисколько не стараясь прельстить ее бесплодной правдой своей души. Любил ее детей, как если бы сам господь доверил ему их. Только мирок ее родителей и дедов приводил его в ярость.

Все то, что общество, живущее предрассудками и скандальными историями, считает позорным, Камило Тимотео сделал своим знаменем, чем оттолкнул от себя порядочных людей. Для молодежи он стал предметом насмешек, а старики предали его анафеме. Пошляки стали искать его общества, надеясь на родство душ, но в смущении ретировались, видя, что Камило Тимотео, встречая их на пороге, не выпускает книги из рук. И такому душевно тонкому и красивому человеку, казалось, не было места в Бруске. Когда шел дождь, в гостиных развешивалось мокрое белье. Пахло щелоком, и его едкие пары съедали еще кое-где сохранившиеся зеленовато-лимонный и клубничный цвета шелка, которым были обтянуты стены. Самые маленькие отпрыски Тилии мочились прямо на пол и переворачивали миски с похлебкой, которую тут же вылизывала одна из длиннохвостых вялых собак. А поскольку зимы были холодными, в жаровнях день и ночь тлели угли, на что шла виноградная лоза. Время от времени горящие головешки падали на пол, выжигая на нем причудливые узоры, напоминающие ящериц. Уже тогда, будучи достаточно состоятельным человеком, Камило Тимотео жил по-нищенски, и только потому, что все свои финансовые дела, как и дела купленного имения, пустил на самотек. Дети Тилии росли лодырями и неучами, от них можно было скорее ждать, что они станут тяжкой обузой, нежели помощниками в хозяйстве.

Как-то вечером в августе месяце мимо Бруски проезжал бывший ее владелец, сеньор Алена, и был потрясен увиденным. У парадного входа буйно росли куманика и сорные травы. Овечий помет лежал там, где раньше был цветник, а на аристократической террасе сушился мокрый матрац. Бруска была еще великолепна, но на всем, как пощечина бывшему ее владельцу, лежала печать даже не разорения, а страшного, ужасающего запустения. Сеньор Алена, конечно, был наслышан о потомстве Тилии, которое Камило Тимотео признавал своим, но трудно передать то отвращение, которое испытал он, почти лишившись речи, когда ватага смотрящих в руки голодных и жалких ребят окружила его.

— Дома хозяин? — спросил он в нерешительности.

— А ты кто? — ответил вопросом на вопрос один из ребят. Все они были мальчиками. Видно, непреклонное лоно Тилии, как и лоно леди Макбет, производило на свет только ангелов мужского пола. Бывший владелец Бруски сдержал раздражение. Он знал, что дети землевладельцев, чьи хозяйства находились во внутренних районах страны в пол-легуа от моря, были невоспитанны и грубы, как пастухи Баррозо, и разговаривали с незнакомыми людьми развязно и нагло, без тени смущения. Но подобное здесь, в благородном старинном фамильном замке, каким была Бруска… Это слишком! Коротким хлыстиком, который всегда был при нем, когда он ходил пешком, сеньор Алена отогнал преграждавших ему путь мальчишек. Они расступились и пропустили его. Однако он сумел сделать всего несколько шагов и снова был вынужден остановиться. На пути его стояла смазливая зеленоглазая женщина. Это была Тилия. Чертами лица она напоминала мулатку. Удивительно, что после стольких лет жизни в Бруске с Камило Тимотео с ее лица так и не исчезла эта томность проститутки. Наоборот, Тилия приобрела уверенность, и на пороге своего дома она чувствовала себя хозяйкой. Ее задумчивая, ничего не значащая вялая улыбка была даже очаровательной. И все же заискивающая и бессмысленная покорность выдавала ее с головой. Нет, леди Макбет не была ей сродни. Светлая креолка Тилия была натурой ограниченной и чувственной, как сказал бы Стендаль. Она подоткнула передник за пояс, чтобы выглядеть приличнее. Тилия опять была беременна.

— Не знаю, дома ли хозяин, — сказала она предусмотрительно. Следом за Тилией, которая шла впереди с намерением предупредить Камило Тимотео, бывший владелец вошел в вестибюль. Вестибюль и лестница были выдержаны в архитектурном стиле провинции Миньо, что свидетельствовало о мужественном характере хозяина. И тут, в вестибюле, бывший владелец Бруски испытал настоящее потрясение: с потолка исчезла роспись. Поначалу ему показалось, что Бруску постиг пожар, так как стены были покрыты почерневшими струпьями сделанной под мрамор штукатурки.

— Я сказала верно, его нет, — крикнула Тилия сверху. Она явно не хотела спускаться и, облокотившись на каменные перила, смотрела на пришельца с лукаво-спокойным выражением лица. Сомнений не было — она лгала. И ложь эта доставляла ей удовольствие. Раздосадованный сеньор Алена покинул Бруску и, не сдержавшись, первому встречному раздраженно сказал:

— Неужто я расстался с моим домом, чтобы увидеть его в таком плачевном состоянии? Мой брат — бездельник, а этот просто мерзавец!

Потом, сидя в открытом кафе на площади, в железном кресле красного цвета — эти кресла придавали городку туристский шик, но в них, как правило, сиживали торговцы и служащие, — он выпил чашечку кофе с коньяком. Кассир из банка, составивший ему компанию, высморкал свой массивный римский нос, потом, прежде чем спрятать платок, сложил его вчетверо и сказал: