Современная польская повесть: 70-е годы - [8]

один высокий сановник, хорошо знающий местные условия — то она в компрометации определенного символа, за которым скрывается не одна только религиозная суть… — Намек достаточно прозрачный. Из Варшавы он поехал в П. Это были последние дни лета или, точнее, начало осени. В Петербурге еще стояло лето в своем холодном зените. Он понемногу забывал о жаре в Крыму, где недавно отдыхал и где зелень выгорела на солнце. В Петербурге — и по дороге, пока он наблюдал в окно вагона проплывающие мимо пейзажи, — листва не утратила своей свежести, ее еще не тронули осенние краски. А здесь деревья затягивались позолотой. Он миновал два больших парка. Перед глазами высилась громада каменных стен над валом, окаймлявшим монастырь, и островерхая стройная башня. Возле монастыря торговые ряды. Ларьки и бесчисленные лотки. Маленькие одноэтажные дома с двориками, забитыми лошадьми и повозками. Лавочки с церковной утварью. Грязь на пешеходных мостках, полные помоев сточные канавы. Смрад в воздухе. И прежде всего толпа. Сплошная толпа, где приезжий деревенский люд, напуганный этой толкотней и беспомощный, мешался с местными жителями, которых нетрудно было распознать по быстрым самоуверенным взглядам, всюду вертелись пройдохи, готовые обобрать бедняков, дотащившихся сюда во имя некой высшей цели: искупления, покаяния или ради покоя после испытаний, выбивших их из привычного течения жизни. Такую толпу он знал, хотя около православных монастырей все выглядело на первый взгляд иначе: все было куда цветистей, другая архитектура, более близкая радостному видению мира. По крайней мере глаз не замечал в ней той суровости, ну и, конечно, речь была роднее и ближе сердцу. Здесь она звучала резко, раздражала слух. Отдельные слова, которые выкрикивали люди, можно было понять, но от этого не исчезало чувство полного отчуждения. Надо было следить, чтоб в этой давке не стянули случайно бумажник. Пришлось переложить его во внутренний карман. Он с трудом пробивал себе дорогу. Жарило солнце, улочки были почти без тени. Паломники разместились в воротах или прямо на деревянных тротуарах. Он обратил внимание, что среди них было мало молодых лиц. На всех лежала печать предельной усталости. Добравшись сюда, люди как бы намеревались заснуть вечным сном. Его необычная для этих мест внешность не привлекала их внимания. По нему скользили невидящие взоры. Они наверняка сейчас не молятся — отметил он про себя. В монастырь он решил наведаться на следующий день. Пока обошел стены. Обратил внимание, что монастырь стоит на меловом холме, с высоты хорошо видны окрестности. Он не посмотрел на часы, и ему трудно было представить себе, сколько ушло времени на осмотр. Он решил вернуться в гостиницу. И тут, на обратном пути, спускаясь по широкой, мощеной аллее между двумя парками, наткнулся на группу паломников, направляющихся к монастырю. Они не шли, они ползли на коленях, исторгая из себя пронзительную, то и дело обрывавшуюся песнь, — он никогда ничего подобного не слышал, это песнопение настолько его потрясло, что ему пришлось прислониться спиной к стоящему поблизости дереву. Гулко и сильно стучало сердце. Он наблюдал за ними. Группа была небольшая. Человек пятнадцать. Мужчины и женщины в крестьянской одежде. Старец, ползущий впереди, держал в вытянутых руках черное распятие с белой фигуркой Христа. Руки его под тяжестью ноши сгибались. Он смотрел вверх, почти закрыв глаза — солнце било ему в лицо, ослепляя своим нестерпимым светом. Он шевелил губами. Пел. За ним, на некотором расстоянии, — остальные. Тоже с поднятыми головами. Казалось, они стоят на месте. И все же они медленно продвигались вперед. Им удалось преодолеть едва ли полдороги. Так значит, всюду — думал он, глядя на них сухими глазами — всюду можно встретить подобные зрелища. То же добровольное покаяние. То же бремя вины, от которого жаждут избавления. Надежда на то, что воздастся, которая никогда не осуществится. К чувству жалости примешивалось еще и другое: гнев. Этот гнев был не от презрения, ибо они чем-то были близки ему: своим упорством и своей надеждой. Гнев рождался из понимания бесплодности их усилий. Болезнь, снедающая этих людей, была и его болезнью. Однако в отличие от них он умел ее определить. Он знал ее подлинный источник, который они пытались отыскать в магическом ритуале. Они приближались к своей ослепляющей звезде, а в конце этой дороги их ждала шайка пройдох и обирала с боголепной гримасой уличных попрошаек. Они двигались в своем собственном темпом свете, шаг за шагом. И нигде — а времени на изучение окрестностей монастыря он отвел немало — он не заметил хоть проблеска радости. Пение, с которым ползли те на коленях, тоже не сулило ничего светлого. Оно угнетало, в нем звучали, казалось, одни только похоронные мотивы: неизбывная, не дающая успокоения печаль, зов могилы. Он стоял, вслушиваясь в удары собственного сердца, заглушающие их завывания, стоял очень долго, без ощущения уходящего времени — пока последние, подергиваясь и едва не падая друг на друга, не проползли мимо него. Утомление росло. Он отер платком пот со лба и стал спускаться в направлении главной улицы, перерезающей весь город. Здесь, между парками, на дороге, ведущей к монастырским воротам, не было стоянки пролеток. Въезжать сюда на лошадях не разрешалось. Лишь в конце спуска, где начиналась улица, он остановил проезжавшую мимо пролетку и велел везти себя в гостиницу. Сердце стихло. Он не чувствовал больше его гулких ударов. Слева, напротив городского магистрата, среди старых деревьев, он заметил церквушку с зелеными маковками. И подумал, что в этом чужом ему окружении лишь одна деталь — а ведь это был далекий его сердцу символ — будит в нем какую-то радость. Напоминание о родных краях. В тот день он не спустился обедать и не кончил своего письма к Ольге, где описывал пребывание в Варшаве и разговоры с тамошними чиновниками. Он открыл окно, хотя в комнату тотчас ворвался шум привокзальной площади, и лег на диван. Хотелось забыть о впечатлениях этого для. И тут пришла внезапная резкая боль. Это была та знакомая боль, впервые появившаяся в Крыму. Согнувшись, он подошел к письменному столу, чтобы напиться воды. Руки у него дрожали, он боялся упасть. И посмотрел на дверь. Рядом в стене торчала кнопка звонка, тогда он подумал, не дотащиться ли до двери и не позвать ли на помощь. Подождал. Боль меж тем росла внутри, проникая сквозь мышцы живота, напирая на грудную клетку. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Может, и в самом деле случилось что-то подобное. Он очнулся, когда боль уходила. Дышалось с трудом, но теперь он знал: скоро она исчезнет. Он поднимался на поверхность из кровавой теплой бездны, где захлебывался и откуда вылез, судорожно хватая воздух, постепенно узнавая окружающие предметы, улавливая долетающий с улицы шум — цоканье подков по мостовой, людские голоса. К вечеру он позвонил одному из судейских чиновников и попросил порекомендовать достойного доверия врача. Чиновник осведомился, не случилось ли чего худого. Предложил немедленно прийти к нему в гостиницу. Он отговорился, ничего страшного. Обычное утомление после поездки. Записал адрес и в тот же день — отправив из гостиницы посыльного, который предупредил о его визите, — отправился сам в одноэтажный домик за вокзалом. Он рассказал врачу о недавнем приступе и о том, что боль повторяется, упомянул о прописанных в Петербурге лекарствах. Потом — после осмотра — завел речь о лежащей на столе книге. Доктор сказал, что занимается еще и научной работой. Его интересуют проблемы логики и возможность их применения в медицинских исследованиях. Он уверен, что весьма полезны здесь методы логического анализа: сходства, различия и исключенного третьего. Свои тезисы он подкреплял примерами, почерпнутыми из области патологии и терапии. Выводы о степени правдоподобия он основывает на методе различия. Ибо это, согласно его мнению, является чем-то вроде способа проверки, подтверждающего выводы, сделанные предварительно на основе метода сходства. И еще объяснил, что поставить диагноз на основе этих трех методов логики не так-то просто. Посвятить этому надо уйму времени. Меж тем практические задачи — и это повсюду: в больших исследовательских центрах, в университетских клиниках и в кабинетах провинциальных врачей — вынуждают диагноста к спешке. И тогда при распознании болезни он пользуется индукцией либо дедукцией. Не отрицая ценности этих обоих способов — врач говорил как бы с возрастающим нетерпением — можно с помощью предложенного им принципа обнаружить логические ошибки, проистекающие от незнания основ логики или же просто-напросто от ошибочного их толкования. Протягивая руку за рецептом, написанным мелким, бисерным почерком, он отметил, что восхищен той задачей, какую взял на себя его собеседник. — Господин доктор — добавил он — ваши усилия — естественное следствие нынешнего прогресса науки и, несомненно, хотя мне трудно это утверждать, способствуют этому прогрессу. Но в самом ли деле ваш способ, оправдавший себя в ходе логического эксперимента, может иметь решающее значение во врачебной практике? — Тот смотрел с удивлением. — Ценой отчаянных усилий — продолжал он — весь предыдущий век мы пытались сделать этот мир рациональным. Мы создали сотни систем, в которых пытаемся уместить все, что существует в сфере познания. А ведь живем все еще не так, не так умираем… — Он встал. Извинился, что отнял столько времени, разглагольствуя о своих сомнениях. — Я профан, доктор — добавил он — действую в соответствии с имеющимися предписаниями. Порой окружен бесчисленным множеством параграфов, циркуляров и служебных инструкций. Оставаясь с глазу на глаз с преступником, я чувствую всякий раз полную непригодность этих положений. Разумеется, они нужны, чтоб осудить человека, об этом я знаю, но они становятся совершенно непригодными, когда я стараюсь его понять… — Доктор пожал плечами. У него создалось впечатление, что тот думает о чем-то другом, связанном наверняка с его особой. Может, он размышлял над диагнозом? А может, просто-напросто не желал больше слушать жалоб следователя, которого привел в его кабинет приступ непродолжительной и пустяковой по существу болезни? И он еще раз извинился. Они стояли в коридоре. Двери в сад были распахнуты, и на какое-то мгновение он увидел высокую рябину, обсыпанную спелыми ягодами. Врач попросил навестить его еще раз, когда будут сделаны необходимые анализы. — Тогда — заметил он с улыбкой, все еще не выпуская из рук книгу, которую обещал дать — мы схватим быка за рога, как это у нас говорится, хотя надо признаться, в бое быков участия никогда не принимали.