Современная польская повесть: 70-е годы - [39]

Ты говорил, чтобы хоть что-нибудь говорить, ты на ходу сыпал шутками, чтобы развеселить их, и хохотал как безумный.

Плакал ли ты, отец, или не плакал, когда они тащили тебя на веревке сперва через наше поле, а потом через чужие поля? В книге актов и показаний обвиняемых и свидетелей этот факт с точностью не установлен.

Обвиняемый, тащивший тебя на веревке, на вопрос суда, как держался А. В. на том пути к смерти, отвечает — я слышал звуки, похожие на плач, но точно не могу сказать, плакал ли А. В. или нет, потому что было темно и он шел у меня за спиной; а Б. М. — до меня доносилось что-то, что могло быть плачем, но точно не знаю, потому что я шел за ним; а третий обвиняемый — я шел рядом с Б. М., сзади А. В., было темно, и я не знаю, плакал ли он на поле, если и плакал, то тихо, очень тихо.

И я понимаю, что, кто бы что ни говорил и сколько бы я ни перелистывал этот огромный том судебных актов, относящихся к процессу, я никогда не узнаю, были ли слезы у него на глазах или не было, когда он шел на смерть.

Если исходить из того, что я до сих пор знаю, что вычитал в книге и что услышал от матери, бабушки и соседей, то можно сказать, что глаза отца были сухими, что слез не было; но поручиться в этом не могу, поскольку никто не заглядывал ему в глаза и не освещал их фонариком, чтобы убедиться, плачет ли он.

Как же не плакать, когда тебя тащат на веревке, словно скотину, и когда знаешь, зачем тащат; и когда тебя уже притащили на середину поля, то заплакать можно; не только заплакать, но и рыдать, причитать, вопить, можно корчиться, биться головой о землю, но это не всегда так бывает; так это было или не так, никто, кроме обвиняемых, этого не знает; они же ничего не сказали, это еще больше отяготило бы их вину, свидетельствовало бы о том, что они были жестоки и что их не смягчило отчаяние А. В.

Если бы Б. М. захотел, возможно, он и рассказал бы мне об этом, возможно, он знает, потому что, как следует из показаний, электрический фонарик у него был, и он мог им время от времени освещать лицо отца; Б. М. жив, смертный приговор ему заменили пожизненным заключением, пожизненное заключение двадцатью годами, а двадцать лет за примерное поведение пятью годами, а дальше амнистия помогла, и он вышел на свободу, наверняка с расшатанным здоровьем, но вышел; я не видел его, не знаю, где он живет, не знаю, должен ли я его разыскать или нет; не знаю, как следовало бы вести себя, вдруг оказавшись лицом к лицу с ним; во всяком случае, он смог бы рассказать мне куда больше, чем судебная книга.

Били тебя, отец, били; есть упоминание об этом в книге протоколов, но сперва там речь идет не о настоящих побоях, а, скорее, о подхлестывании плеткой; карательная группа хотела выполнить свое задание как можно скорее и подгоняла отца; подгоняла, дергая за веревку, подсекая ноги плеткой.

Судья (к Б. М.). Обвиняемый, вы били А. В., которого вели на казнь?

Б. М. Не бил, только подсекал.

Судья (к Б. М.). Что значит подсекал?

Б. М. Это значит — хлестал по ногам плеткой.

Прокурор (ко второму обвиняемому). Как это выглядело?

Второй обвиняемый (который засыпает Б. М., надеясь на смягчение приговора). Он сильно хлестал, потому что А. В. подскакивал от боли.

Здесь следует припомнить, в каком порядке они шли; первым шел тот, кто тащил отца, он перекинул веревку через плечо и держал ее где-то на уровне пояса; от пояса свешивался еще довольно большой конец веревки, и он мог, обернувшись, изо всех сил полоснуть отца концом этой веревки.

Судья (обвиняемому, шедшему первым). Обвиняемый, вы били А. В. веревкой?

Обвиняемый (молчит).

Судья. Повторяю вопрос, обвиняемый, вы били А. В. веревкой, ведя его на казнь?

Обвиняемый. Я несколько раз хлестнул его. Мне приказал командир.

Прокурор (к Б. М.). Обвиняемый, вы приказывали бить А. В.?

Б. М.(молчит).

Прокурор (обвиняемому, который той ночью тащил А. В. на веревке). Что Б. М. говорил вам?

Обвиняемый. Говорил: разбуди его, он засыпает.

Прокурор. Почему вы, обвиняемый, «будили» ударами?

Обвиняемый. Потому что Б. М. сказал: разбуди его, ты знаешь как.

Прокурор. Вы, обвиняемый, слова «ты знаешь как» поняли как приказ бить?

Обвиняемый. Я знал, что слова «ты знаешь как» означают «бей».

Мать (бабушка уже спала) сперва не знала, что отец исчез, она склонилась над люлькой, было темно, и все случилось вдруг; его как ветром сдуло с крыльца, и ему зажали рот, чтобы не кричал; и просьбу разрешить попрощаться с женой, матерью и отцом, то есть моим дедом, а также посмотреть на меня, он — как можно судить по актам суда и по рассказам матери — он прошептал из-под зажимавшей ему рот руки одного из членов карательной группы уже где-то среди деревьев.

Мать рассказывает и прижимает к глазам кулаки, чтобы стереть слезы, — мне показалось, что он задумался, и я не обращалась к нему, я качала люльку и напевала, чтобы ты крепче уснул, это продолжалось долго.

Это значит, что она напевала — баю-бай или что-нибудь еще, когда отец уже был в саду, и, возможно, это — баю-бай, сынок, — она напевала, когда отца уже провели через сад и вытащили в поле; а может быть, и тогда, когда он молил о жизни, и потом, когда Б. М. хлестнул его по ногам и он подскочил от боли; и возможно, она напевала — баю-бай, баю-бай, ясны глазки закрывай, — когда тот, что шел впереди, обернулся и прошелся веревкой по плечам и спине отца.