Современная польская повесть: 70-е годы - [23]
Полдень. Он вынул часы, положил их на столе и вскрыл конверт. Посмотрел на выгравированную с тыльной стороны крышки надпись. Вспомнил Ольгу. Она подарила эти часы в одну из их встреч в Москве. — Теперь — с улыбкой сказала она — я буду всегда с тобой. Если не ошибаюсь, это хорошая марка. Тебе не придется носить их к часовщику. — Долго ли вы еще будете меня мучить? — Он поднял голову. — Арестованная что-то возбужденно говорила. Щеки ее пылали. Большие черные глаза горели ярче обычного. — Это зависит от вас. — Он вновь взглянул на часы. Шел очередной допрос, он рассчитывал, что ему удастся проникнуть наконец в мысли этой женщины. Она упряма, это бесспорно думал он — все время уклоняется от прямого ответа. Точно боится, что прямой ответ лишит ее возможности выскользнуть из западни, которую я ей готовлю. Боится даже тогда, когда ее страхи лишены основания. Она петляет. Ссылается на провалы в памяти. Взрывается в гневе. Молчит или, разнообразия ради, приводит, бесчисленные, не имеющие значения детали. Утверждает, что до знакомства с Сикстом у нее была определенная цель в жизни. Хотела обзавестись семьей. Жить спокойно, как большинство женщин, с которыми сталкивала ее судьба. Жаждала внутреннего покоя и никогда не задумывалась, можно ли обрести его ценой чужого страдания. Так же, как не придавала значения деньгам. — Но разве — спрашивала она вдруг — любовь, господин следователь, может дать душевный покой? Я думала только о любви, а ведь любовь и покой несовместимы. — На следующий день она заявляла со смехом, что не относилась к жизни всерьез и что опыт ее — пока не встретилась с Сикстом — не способствовал формированию ее характера. То было время, когда она умела лишь уступать. Она полагала, что слишком слаба, чтоб сопротивляться охватившему ее чувству. Такое чувство она не считала чем-то дурным. И тут же добавляла, что у Сикста оно было дурным. Ссылаясь на его письма. — Своими сомнениями он не облегчал мою жизнь — объясняла она. — В отличие от него я не верила в дьявола. — Он спросил, не означает ли это, что она утратила веру вообще. — Нет, нет, господин следователь! — восклицала она. — Но ведь нельзя все это считать и случайностью. Я не утратила веры. Перестала лишь верить в некоторые догматы. Воспринимала их как проявление человеческого опыта. Господь не мог быть творцом сатаны, но человек — да! Сикст вечно рассуждал о дьяволе. Умирал от страха, точно чувствовал на затылке его дыхание. Вскакивал ночью, будил меня, крича, что я и есть дьявол. Весь мокрый от пота, отирал лоб, шарил в поисках папирос. — А ты не ошибаешься? — спрашивала я у него. — Ты шут. Ты не пошел по пути своего истинного призвания. А ведь мог бы выступать в цирке на Пясках или в Кроводре, а может, даже и в Вене… — Он ложился в постель. Не гасил лампы и шептал, что рядом с ним дьявол. А потом начинал хохотать… — Итак — перебивал он ее — ваша вера отметала суровые ограничения? — Неправда — отвечала Барбара с серьезным видом. — Я всегда считала, что нельзя сознательно обижать кого-либо. А это уже накладывает ограничения. — Конечно, конечно — кивал он, глядя, как она поправляет черную челку на лбу, а затем кладет на колени маленькую ручку, выглядывающую из широкого рукава. — Сикст считал, что я отошла от церкви. Я объясняла ему, что от бога я не отдалилась. Тогда он вопил, что я богохульствую, сошла с ума. Я ему отвечала: если правда все то, что говоришь, значит, с ума сошли мы оба. Я не хотела жить во лжи. В разговорах с ним я постоянно возвращалась к этому. Оставь он монастырь, мы могли бы жить вместе неповенчанными. «Что ж — говорил Сикст — беру на свою совесть и этот грех. Ты дьявол. У меня нет силы оттолкнуть тебя. Ты знаешь об этом, и в этом твое могущество». Он говорил, что его любовь столь же близка безумию, сколь и ненависти. Я считала, что только такая любовь может быть настоящей, и любила его еще больше… — Настроение у нее круто менялось. Уже на следующем допросе она заявляла, что продумала все от начала до конца и что правда о ее прегрешении совсем иная, нежели та, что она до сих пор рассказала. — Я не любила Сикста, господин следователь — говорила она тихо, почти шепотом, так, что он с трудом разбирал слова. — Просто уступила ему. И знала: то, что мы делаем, — безнадежно. Я не думала, что это может тянуться долго. Поэтому решила, что это время будет для меня чем-то вроде испытания, что я ближе узнаю мир, которого не могу до сих пор понять. — Что это значит? — спрашивал он, не скрывая растущего в нем гнева. — Я хотела жить спокойно — поясняла она. — Иметь деньги. Не бояться завтрашнего дня. Я знала, что когда-нибудь брошу Сикста. Но собиралась сделать это тогда, когда найду подходящего мужчину. Не очень-то приятно быть любовницей монаха. Я терпеливо сносила капризы Сикста, считая его пошлым шутом, привыкшим прикрашивать свои удовольствия болтовней о покаянии, грехе и сатане. Я говорила, что он и есть дьявол и что он завладел моей душой. Он приходил в ярость. А я шутя уверяла, что он — худший из слуг Люцифера. Он спрашивал, люблю ли я его. Я отвечала, что никогда не любила мужчины так, как его, и что эта любовь — ступенька к истинному духовному совершенству. Он требовал, чтоб я не отшучивалась от его просьб. Он тешил себя, думая, что за моими шутками кроются иные чувства. Он пытался их сохранить. — Так кем же — спрашивал он ее, памятуя о прежних показаниях — был для вас Сикст? — Негодяем — ответила она без раздумья. Он улыбнулся. — Роль любовницы человека в монашеском одеянии не слишком соблазнительна — сказал он, пристально глядя на нее. — Могу это себе представить. Но разве быть любовницей негодяя лучше? — Барбара подняла голову. Он знал, она любила этого человека, а слова, которые только что произнесла, были защитой от любви. Она молчала. — Ну так как же? — настаивал он. — У меня нет сил. Я очень устала, господин следователь. — Он посмотрел на часы. Долго следил за стрелками. Потом встал. Подошел к окну. Стал взвешивать, стоит ли все-таки столкнуть их друг с другом. Тогда игра, свидетелем которой он станет, приобретет, несомненно, иной характер. Однако почувствовал, что это будет слишком большой подлостью. К тому же эта встреча не внесет ничего нового. Явится лишь своего рода моральной пыткой. Он не любил выступать в роли зрителя, созерцающего ничем не оправданные страдания. Он распахнул окно. По площади двигалось траурное шествие. Ксендз, погребальные дроги, провожающие. Песнопение. — Что это? — услышал он голос Барбары. — Похороны — ответил, поворачиваясь к ней. — Песнопение провожающих в последний путь. — Она склонила голову. — «Ты уже прибыл, мы же в дороге… Так отдохни, отдохни после бега…» — Когда она вновь посмотрела на него, ему вспомнилась виденная всего лишь раз в сумраке бокового придела чудотворная икона. Много черного и серебряного. Темный византийский лик. Видение, воскресившее утраченное время в далеком мире, где осталось детство. «Так отдохни, отдохни после бега…» — явственно доносилось с улицы. Он сказал, что ей можно возвращаться в камеру. Барбара встала, повязала платком голову. Когда он вновь подошел к окну, площадь была пустынна. Внезапно появилась резкая боль. Он ждал следующего, более сильного приступа. Дотащился до стола, сел и уронил голову на лежащие в беспорядке бумаги.
Повесть показывает острую классовую борьбу в Польше после ее освобождения от фашистских захватчиков. Эта борьба ведется и во вновь создаваемом Войске Польском, куда попадает часть враждебного социализму офицерства. Борьба с реакционным подпольем показана в остросюжетной форме.
Два убийства, совершенный Войцехом Трепой, разделены тридцатью годами, но их причина коренится в законах довоенной деревни: «Доля многих поколений готовила его к преступлениям». В молодости Трепа убил жениха сестры, который не получив в приданное клочка земли, бросил беременную женщину. Опасение быть разоблаченным толкнуло Трепу спустя годы на второе убийство.Эти преступления становятся предметом раздумий прокурора Анджея табора, от лица которого ведется повествование.
«…Ни о чем другом писать не могу». Это слова самого Юлиана Кавальца, автора предлагаемой советскому читателю серьезной и интересной книги. Но если бы он не сказал этих слов, мы бы сказали их за него, — так отчетливо выступает в его произведениях одна тема и страстная необходимость ее воплощения. Тема эта, или, вернее, проблема, или целый круг проблем, — польская деревня. Внимание автора в основном приковывает к себе деревня послевоенная, почти сегодняшняя, но всегда, помимо воли или сознательно, его острый, как скальпель, взгляд проникает глубже, — в прошлое деревни, а часто и в то, что идет из глубин веков и сознания, задавленного беспросветной нуждой, отчаянной борьбой за существование. «Там, в деревне, — заявляет Ю.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.
Миуссы Людмилы Улицкой и Ольги Трифоновой, Ленгоры Дмитрия Быкова, ВДНХ Дмитрия Глуховского, «тучерез» в Гнездниковском переулке Марины Москвиной, Матвеевское (оно же Ближняя дача) Александра Архангельского, Рождественка Андрея Макаревича, Ордынка Сергея Шаргунова… У каждого своя история и своя Москва, но на пересечении узких переулков и шумных проспектов так легко найти место встречи!Все тексты написаны специально для этой книги.Книга иллюстрирована московскими акварелями Алёны Дергилёвой.
Этот сборник составлен из историй, присланных на конкурс «О любви…» в рамках проекта «Народная книга». Мы предложили поделиться воспоминаниями об этом чувстве в самом широком его понимании. Лучшие истории мы публикуем в настоящем издании.Также в книгу вошли рассказы о любви известных писателей, таких как Марина Степнова, Майя Кучерская, Наринэ Абгарян и др.
Марковна расследует пропажу алмазов. Потерявшая силу Лариса обучает внука колдовать. Саньке переходят бабушкины способности к проклятиям, и теперь ее семье угрожает опасность. Васютку Андреева похитили из детского сада. А Борис Аркадьевич отправляется в прошлое ради любимой сайры в масле. Все истории разные, но их объединяет одно — все они о бабушках и дедушках. Смешных, грустных, по-детски наивных и удивительно мудрых. Главное — о любимых. О том, как признаются в любви при помощи классиков, как спасают отчаявшихся людей самыми ужасными в мире стихами, как с помощью дверей попадают в другие миры и как дожидаются внуков в старой заброшенной квартире. Удивительные истории.
Каждый рассказ, вошедший в этот сборник, — остановившееся мгновение, история, которая произойдет на ваших глазах. Перелистывая страницу за страни-цей чужую жизнь, вы будете смеяться, переживать за героев, сомневаться в правдивости историй или, наоборот, вспоминать, что точно такой же случай приключился с вами или вашими близкими. Но главное — эти истории не оставят вас равнодушными. Это мы вам обещаем!