Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения - [75]
Более того, в силу необходимости выбора средств и методов теоретического синтеза теориям международных отношений приходится постоянно адаптироваться к достижениям социальных наук, хотя и делает это она, следует признать, довольно часто с изрядным запозданием и зачастую весьма выборочно. Причиной этого является несколько снобистское отношение международников к другим социальным наукам и, как следствие, зачастую нежелание участвовать в трансдисциплинарном обмене знаниями и дискуссиях. «Международным исследованиям пришлось дорого заплатить за приобретение и удержание неправомерного статуса исключительности, — признает французский международник Бертран Бади. — Словно заключенная в гетто, наука о международных отношениях была обречена на жесткий консерватизм. Создавалось впечатление, что международный факт настолько отличен от любых иных, что его следовало оберегать от любого рода улучшений и вмешательства»[145]. Определенный консерватизм неизбежен, ибо в противном случае область знания может утратить внутренний стержень и базовые ориентиры. Как бы там ни было, сегодня у теории международных отношений имеется уже собственное, довольно ясно различимое дисциплинарное пространство, над которым международники установили собственный «суверенитет».
Таким образом, мы можем рассматривать теорию международных отношений одновременно как совокупность специфических международно-тематических разделов чуть ли не всех социальных наук и как самостоятельную дисциплину, имеющую отдельный статус, свою теорию, методологию и методы. Следовательно, теория международных отношений — внутридисциплинарная (т.е. часть широкого пространства международных исследований) и одновременно междисциплинарная область знаний.
Существует и еще один, общенаучный аспект проблемы: мы в принципе не можем достичь абсолютной истины, потому что понятия, которыми мы пользуемся, сами по себе относительны. Поэтому любая теория осмысливает лишь какой-то отдельный аспект многогранной реальности.
Вспомним знаменитую притчу о трех слепцах, которые, столкнувшись со слоном, попытались его описать. Один из них ощупал хобот слона и сделал вывод, о том, что слон похож на змею; другой ногу, и слон у него оказался похожим на ствол пальмы; третий ухо, и ему представилась летучая мышь (есть множество разных версий этой притчи). А вот слона в целом описать никто из них так и не смог, т.е. «слона-то я и не приметил», как писал русский баснописец И. А. Крылов. Поэтому доказывать, что одно описание единственно верно, а другое — нет, — занятие бесполезное и малопродуктивное. В конце концов, как известно из истории науки, самое элегантное решение вероятнее всего является ошибочным. ТМО живет с этим противоречием внутри себя и продолжает искать частичные призмы, через которые смотрит на мир как следствие, не претендуя на систематизированную теорию, способную объяснить все и вся. Повторим еще раз: нет и не может быть самой авторитетной, единственно верной теории международных отношений.
Существует мнение, что разные теории международных отношений вообще несовместимы друг с другом или как минимум равнодушны друг к другу, т.е. стараются друг друга не замечать. Но различия между ними часто преувеличиваются. Во многих случаях вполне возможно и даже желательно находить общие основания. Даже если это оказывается невозможным, движение от одного методологического подхода к другому позволяет существенно углубить понимание и результаты проведенного анализа, высветив имеющиеся противоречия и совпадения. Поэтому наличие множества нередко противоречащих друг другу теорий в дисциплине, не должно рассматриваться в качестве проблемы или недостатка, а скорее даже как позитивное и желательное условие развития теории. Хотя плюрализм имеет своим следствием тенденцию к фрагментации научного сообщества международников, — подчеркивают Джон Миршаймер и Стивен Уолт, теоретическое разнообразие потока — признак здоровой политики, поскольку разнообразие подходов и методов выгодно не только по интеллектуальным причинам, но также и по политическим — соответственно, «разнообразная теоретическая экосистема более предпочтительна, нежели интеллектуальная монокультура»[146].
В свете сказанного процитируем Александра Вендта, который следующим образом формулирует задачи теории международных отношений:
«Если некто хочет, в самом деле, стать теоретиком, то он должен думать крайне систематично и логично в отношении аргументов, т.е. обладать концептуальными и аналитическими навыками, и, мне кажется, сильно поможет также, если человек знаком со всей имеющейся совокупностью теорий, поскольку в противном случае существует опасность впасть в догматизм»[147].
Таким образом, теоретическое осмысление международных отношений носит одновременно и узкоспециализированный, и междисциплинарный характер. Как и в любой другой дисциплине, в них можно выделить два взаимосвязанных аспекта: социальный и когнитивный (познавательный). С точки зрения социальной речь идет об институционализации дисциплины (кафедр, факультетов исследовательских центров и институтов), а также выработке определенных ценностей, присущих сообществу международников. В когнитивном смысле можно говорить о наличии «границ», которые очерчивает та или иная область знания, общих методов исследования, ресурсов, «правил» подачи материала, наличии профессионального языка и т.д. По сути, дисциплина предполагает постоянную артикуляцию различий между тем, что имеет к ней отношение, а что нет, т.е. непрерывное очерчивание ее границ. Перефразируя Мишеля Фуко, можно сказать, что теория международных отношений — это «дискурсивное сообщество», разговаривающее о разном, но на одном языке.
