Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения - [130]

справедливости. С этим соглашается и Иммануил Кант в работе «Метафизические основания справедливости»: хотя опыт (и мы можем добавить, Гоббс) учит нас, что люди живут в насилии и склонны воевать друг с другом до введения внешнего законодательства, отнюдь не опыт делает законное публичное принуждение необходимым. Необходимость публичного законного принуждения основывается не на факте, а на априорной идее разума, поскольку даже если мы вообразим себе, что люди обладают столь добрым нравом и справедливы до того, как появляется публичное правовое состояние общества, индивиды, нации и государства никогда не могут быть уверены, что они находятся в безопасности по отношению к насилию со стороны друг друга, поскольку каждый из них будет обладать правом делать то, что представляется справедливым и правильным для него, целиком независимо от мнения других.

Кант считал, что справедливость отсутствует в «естественном состоянии», поскольку каждый полагается на собственное суждение о том, что такое справедливость, и, таким образом, там, где «существует противоречие в отношении прав (juscontroversum), нельзя найти компетентного судью, способного определить решение о введении закона принудительно». Конфликт и несправедливость возникают тогда, когда каждая личность опирается на собственную интерпретацию справедливости. Кант настаивал на том, что если некто «не хочет отказаться от всех концепций справедливости», он должен выйти из «естественного состояния, где каждый следует собственным суждениям», и подчиниться «судье».

Либеральные теории Локка и Канта, таким образом, в первую очередь становятся способом узаконивания «третейского суда» (Локк) или «судьи» (Кант), чьей функцией становится вынесение публичных, определяющих резолюций, разрешающих конфликтующие суждения в отношении справедливости. Для того чтобы выйти из «естественного состояния», в котором каждый опирается на собственное моральное суждение, нам нужны правила, законы и «независимый третейский суд, безличный и одинаковый для всех участников».

Третейский суд как авторитет. Должен ли либеральный «третейский судья» быть авторитетом именно в отношении справедливости, или ему достаточно быть просто «авторитетным», чтобы принимать решения в отношении того, что именно мы должны делать?

Для того чтобы лучше понять, какой именно тип авторитета здесь необходим, давайте рассмотрим конкретный случай. Предположим два человека — Маша и Миша — находятся в «естественном состоянии» и у них возникли разногласия по поводу природы либеральной справедливости. Например, Маша будет настаивать на том, что хотя либеральная справедливость поддерживает право собственности, однако должен быть введен налог на собственность для перераспределения ресурсов в пользу наименее обеспеченной части общества. Миша, наоборот, полагает, что либеральный общественный договор вообще никакого перераспределения не подразумевает. Что же они должны делать? Разумеется, мы надеемся, что они будут обсуждать свои точки зрения и выдвинут аргументы в их защиту, и никто из них не станет навязывать свое мнение другому; но с учетом сложностей политических дебатов, особенно в том, что касается интерпретаций таких спорных положений, как собственность и распределительная справедливость, мы можем ожидать, что разногласия между ними сохранятся. Они могут даже поссориться.

Одним из возможных выходов из этой ситуации станет обращение к арбитру — к кому-то, кто знает, что такое справедливость. Арбитр — священник, более старший человек, преподаватель или моральный философ — как предполагается, вполне компетентен в этом вопросе. Хотя время от времени мы действительно спрашиваем совета у тех, кого почитаем более мудрыми, либеральное предположение о свободе и равенстве каждого подвергает такую возможность сомнению и делает крайне нежелательным наличие какого-то арбитра, обладающего более высоким уровнем познаний в отношении справедливости. Весь либеральный проект в политической теории — и в этом радикальное его отличие от консерватизма — опирается на предположение, что не существует естественных моральных авторитетов, от которых некто может в чем-то отличаться. Либерализм не признает «высшего священника в вопросах морали».

Но тогда Маша и Миша могут прийти к выводу, что им вообще не нужен «властный авторитет», а нужен просто некто, достаточно «авторитетный» для того, чтобы завершить спор, т.е. они не ищут координатора с однозначно правильными взглядами. Вряд ли они согласятся с чьей-то точкой зрения без всяких дополнительных аргументов. В конце концов они не соглашаются друг с другом в том, что они должны делать, поскольку не могут прийти к решению, что более правильно. Такой спор может выглядеть как конфликт предпочтений.

Может создастся впечатление, что молодые люди могут отвергнуть чисто координаторский смысл авторитета, поскольку не было попытки связать разрешение практического противоречия с правильным разрешением проблемы справедливости на принципиальном уровне. Но они также отвергают и оценку политического авторитета со стороны мудреца — попытку найти кого-то авторитетного, связанного с властью, для определения справедливости.