Современная кубинская повесть - [4]
В апреле 1961 года на Плая-Хирон произошло сражение Повстанческой армии Кубы с десантом контрреволюционеров, вторгшихся на кубинскую территорию. Царящая в стране после этих событий атмосфера строжайшей дисциплины, бдительного контроля, тщательных проверок; добровольные дежурства, энтузиазм тех, кто занят на сверхурочных работах или выезжает из Гаваны помогать в уборке сахарного тростника, — характерные приметы начала 60-х годов, насторожившие Габриэля. Трудно освоиться, за требованиями дисциплины чудится диктат, за контролем — недоверие и слежка. Так появляется трещина, которая грозит перерасти в окончательный разрыв с родиной — если только лодка Луго доберется до Майами.
Впрочем, то, второе путешествие — «в себя», в поисках правды о своем месте в жизни, о глубинных корнях, тесными узами связывающих Габриэля с кубинской землей, — завершается задолго до того, как становится известен исход плаванья. Воспоминания героев прерываются все более ожесточенными стычками; все более явно чувствуется разобщенность путешественников. Особый, напряженный внутренний ритм, которому подчиняется повествование, нарастает. Те противоречия, что таило в себе общее прошлое беглецов, проявляются в настоящем. В открытом море разыгрывается настоящая драма: спадают маски напускной благопристойности, в экстремальных условиях люди вынуждены определиться, высказаться до конца — быть может, впервые в жизни. И не только высказаться. В микросоциуме разворачивается что-то наподобие внутренней войны «за место под солнцем» — этакая модель в миниатюре извечных процессов, характерных для общества, живущего по волчьим законам: грызня, торговля, безумие, убийство… Все это время лодку с заглохшим мотором носит взад-вперед по воле прилива и отлива. Такой «бег на месте» становится одной из ведущих метафор повести. Ведь в конечном счете как иначе назвать бегство от самих себя, заведомо обреченное на провал?
И бегство в прямом смысле слова, и бегство от себя оказались неосуществимыми. Волны приносят лодку назад, к кубинскому берегу. Облегчение, которое неожиданно испытывают Габриэль и Луиса, — закономерный итог проделанного ими «внутреннего путешествия», обращения к своему сердцу, своей совести. Эти раздумья в пути стали для них поистине дорогой домой, приблизили миг избавления от ошибок и заблуждений прошлого. Ноэль Наварро оставляет своих «блудных детей» у порога, за которым — теперь уже несомненно — их ждет другая жизнь.
Брюмер, второй месяц французского республиканского календаря, приходится на самый конец осени — октябрь-ноябрь. Мигель Коссио выбирает это торжественно-грозное название для тех осенних дней 1962 года, которые вошли в учебники новейшей истории как «карибский кризис» («октябрьский кризис»), вызванный агрессивными действиями США против Кубы. Судьба завоеваний Кубинской революции, судьба страны, региона, да и всего человечества решалась в те дни. На Кубе была объявлена мобилизация, и всего за несколько часов привычная жизнь Давида, главного героя повести Коссио, неузнаваемо изменилась.
Чрезвычайное положение, повышенная боевая готовность, поездка по ночной дороге в военный лагерь, неумелое пока еще обращение с оружием, неловкость рук, привычных к мирному труду, — все это есть в повести «Брюмер». Но основная смысловая нагрузка приходится не на событийную сторону происходящего. «Брюмер», как и «Уровень вод» Ноэля Наварро, привлекает глубиной философского осмысления современной действительности.
Мигель Коссио создает повесть о взрослении, о становлении личности. Череда фактов, исторических событий, которыми насыщена книга, не просто вехи, знаменующие различные этапы «воспитания чувств» Давида, и, уж конечно, не просто «документальный фон». Они служат той силой, которая закаляет Давида, заставляет его проявить себя, формирует его личность. Этим определяется и своеобразное построение «Брюмера». Повествование здесь, как и в предыдущей книге, — неоднопланово, временные пласты чередуются между собой: опять перед нами что-то вроде «двойного путешествия». Настоящее — это «брюмер», ощущение грозной опасности, разговоры с собратьями по оружию, тревожные мысли и попытки дать оценку происходящему. Прошлое же складывается из вереницы эпизодов — знаменательных, поворотных и тех, что на первый взгляд кажутся пустяковыми. Оба плана нерасторжимо связаны внутренней логикой: это цепь испытаний на прочность, на самостоятельность, на человечность наконец, и события месяца «брюмера» — самые важные из них.
В ряд выстраиваются факты и даты: произвол батистовских охранников, чувство унижения и беспомощности; радость освобождения той новогодней ночью 1959 года — казалось, все мрачное теперь уже позади; день, когда Давид записывается в народную милицию, чтобы «защищать дело бедняков и подлинную социальную справедливость, о которой у тебя было тогда весьма смутное представление». Затем последующий год — срок, за который это понятие социальной справедливости обретает все более четкие контуры. Затем день, потребовавший окончательного выбора: либо эмигрировать вместе с родителями в Соединенные Штаты, либо навсегда расстаться с семьей. День встречи Давида с Эленой и день, когда он узнал, что у них будет ребенок, — время, показавшее всю меру ответственности не только за совершенный выбор, но и за судьбу другого человека. Наконец, первый день «брюмера»…
