Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой - [35]
В беседке, как я и предполагала, бабушка стояла на самом верху стремянки, там, где уже держаться не за что, и наверняка боялась… Ну, не случись меня, она бы как-нибудь уж слезла. Но старые — как малыши. Появилась я, и уже нужна рука помощи.
Я протянула руку, вскочив на стол и оттуда на первую ветку ореха.
Тут я рассмотрела, что на стремянку бабушка влезла в красном платье до полу. Платье это было мне хорошо известно и надевалось не обязательно по торжественным случаям (их было мало), чаще для поднятия настроения.
— Будем чай пить? — спросила бабушка, когда мы вернулись на веранду. «И кого-нибудь ждать?» — спросила я саму себя.
«Кто-нибудь» мог быть мой отец, могла Марта Ильинична. «Кем-нибудь» могла оказаться и я собственной персоной, потому что бабушка и мне любила показывать, как надо держаться и какой она молодец.
— Скажи, — спросила я, как только мы уселись за круглый, большой стол на веранде. — Скажи мне, ты когда-нибудь тайком читала мои записки?
— Никогда не читала.
— А мама?
— А ты не находишь — об этом тактичнее спросить ее?
— Нахожу. Спрошу в свое время. А соответствует ли это высоким нравственным принципам?
— А что, собственно, случилось в доме? — несколько уклонилась бабушка.
— Вика мне доверила свои дневники. У нее в доме — обыск.
Тут бабушка вздрогнула и уставилась на меня.
— Обыск? — Бабушка смотрела на меня, вытаращив глаза, не в силах перевести дыхания. — Обыск?
— Ну да! Викина мама все вверх дном перерыла — ищет. И дневники в опасности.
Бабушка швырнула в меня тряпкой, которой только что вытирала клеенку, сказала слабым голосом:
— А если бы я заикой осталась?
— Так можно я у тебя перепрячу Викины секреты? Есть гарантия?
— Гарантия есть. Но я думаю, ты зря не доверяешь: нужны твоей маме Викины тайны! Да и какие там они могут быть?
— Моей маме нужны мои секреты. Но ты, я считаю, не полезешь?
— Правильно считаешь, Женя. Правильно. А где они сейчас, эти ваши секреты? Куда ты их спрятала?
Ох, куда только я не перепрятывала Викину боевую планшетку, в которой, тесно прижавшись друг к другу, лежало две общих толстенных тетради, завернутых в целлофан. Я давно заметила: даже письмо в одну страничку спрятать не просто и при том, что имеешь собственную комнату. Только подойдешь к «стенке», только возьмешь книгу, как начинает казаться: а завтра, после тяжелого рабочего дня, эту же книгу захочется перечитать маме или отцу.
И опасность тебя вроде подстерегает, прямо за плечами стоит, даже морозит немножко. И сам ты вроде преступника — скрываешь, прячешь улики. А они вовсе не улики, но слова, предназначенные для тебя одной.
— Так куда ты их спрятала?
— Сначала мы их закинули на антресоли в стенном шкафу. Сразу, как вернулись с Больших Камней. Представляешь, Вика и на раскопки их с собой таскала, во дела! А теперь держу за шкафом в планшетке. Вика просила не вынимать.
— А ты просто поставь планшетку возле стола. Между столом и тахтой и скажи: Викина.
— Я к тебе лучше. Можно?
— Можно.
— Ну и прекрасно. О деле договорились, стало быть, приступим к главному: к разговорам о том, что у нас происходит в школе. И что с нами происходит не только в школе.
А что с нами происходило? Ничего особенного не происходило, но моя бабушка, тридцать лет проработавшая в школе, знавшая моих товарищей чуть не с пеленок, с интересом слушала и о самом обыкновенном. А тут все-таки не сплошь трудовые будни шли, кое-что перепадало интересное и не совсем понятное, что стоило обсудить с бабушкой. Например, она еще ничего не знала о том, как Лариса уговаривала Громова смотреть только вперед, побросав любимые черепки. И я принялась рассказывать.
— Черепки? — переспросила бабушка задумчиво. — Черепки… Ну что ж, Лариса совершенно права: вы поедете в совхоз все до одного человека, потому что есть дела насущные и есть терпящие…
— По-твоему, все, что делает отец… — начала я закипать, но вдруг остыла. Во-первых, бабушка знала о наших делах куда больше, чем я думала. А во-вторых, с кем спорить? Моя бабушка вела в школе ботанику, стало быть, для нее все, что росло, выкидывало колосья, давало плоды, было на первом месте… Остальное могло подождать, а листья, цветы, зерна не могли, они, послушать бабушку, чуть не кричали от нетерпения…
Сообразив, что спорить бесполезно, я принялась рассматривать потолок веранды: предстояла длинная лекция о чувстве долга. Между тем я ведь от совхоза и не отказывалась. Генкино «я люблю, чтоб все вместе» и во мне сидело.
Но бабушка молчала.
— Ба! — позвала я тогда хитрым и ласковым голосом. — Это с кем же Лариса своими трудностями делилась? С тобой или с Мартой Ильиничной?
— С твоим отцом, — ответила бабушка быстро и опять более хмуро, чем требовали обстоятельства.
— С отцом? — Я почувствовала: голос у меня глупый, взгляд — глупый, и вообще вся я выгляжу не лучше Тони Чижовой на уроке математики у доски.
События поворачивались по-новому, и как-то по-новому в этом свете выглядела наша Классная Дама. Однако мне все еще не хотелось сдаваться, и я спросила:
— Она что, не понимает — Гром не бросит отца в такую минуту?
— Какая минута? Какая минута? — Бабушка вскинулась, будто не она первая когда-то сказала о тучах, сгущающихся над головой отца. Однако взрослые часто бывают непоследовательны. — Минута самая обыкновенная, как раз осот из земли лезет. Так что Громову нечего было отбояриваться от общей работы.
