Современная ирландская новелла - [76]

Конец фразы повис в воздухе — брат Куинлан уставился на Суэйна.

— Послушай… мальчик, — стараясь, чтобы в голосе не прорвалось нетерпение, сказал он, — что ты там возишься с платком?

У Суэйна снова шла из носу кровь. Он ничего не ответил.

— Встань, мальчик, — приказал брат Куинлан, крупный мужчина с залысинами на висках, отчего его большой лоб казался еще выше. Он тоже носил очки — во время занятий они держались у него на кончике носа, — и сейчас он внимательно разглядывал Суэйна поверх очков.

— Подойди сюда, — сказал он, прищуриваясь: постепенно до его сознания дошло, что с лицом Суэйна что‑то неладно.

Суэйн подошел к нему с удрученным видом, все еще прикладывая к носу платок. Несколько секунд брат Куинлан изучал его изукрашенное синяками лицо. Затем повернулся к классу.

— Чья это работа? — не повышая голоса, спросил он. — Пусть встанет тот, кто это сделал.

Никто не шевельнулся. Все настороженно застыли. Неподвижные, ничего не выражающие лица склонились над партами. Они ждали. Питер оглянулся и увидел, что Диллон смотрит на него с надеждой. Прошло еще несколько мучительных секунд, послышалось шарканье, и Питер встал.

— Это я, сэр, — сказал он.

Брат Куинлан велел Кленси отвести Суэйна во двор и обмыть ему лицо.'Затем произнес речь о насилии, причем — и это всего ужаснее — о насилии по отношению к тому, кто слабее тебя. Насилие — путь задир и негодяев. Кулак! Тут брат Куинлан поднял для всеобщего обозрения свой огромный кулак. Другой рукой он показал на картину, изображающую Сердце Христово.

— Милосердие и мягкость, — сказал он, — а не мстительность и нетерпимость — вот что всего дороже нашему Спасителю. Тебе не стыдно, Фаррел? Ты считаешь, что совершил похвальный и героический поступок?

— Нет, сэр.

— Так почему же ты это сделал, мальчик?

Питер не ответил. Что толку отвечать? Говорить, что Суэйн разболтал про отцовы сапоги? Лицо Суэйна было сильно изувечено. Но глубоко внутри ему, Питеру, тоже нанесено увечье. Брат Куинлан не мог увидеть его душу. А лицо Суэйна он увидел ясно, когда как следует надел очки… Брат Куинлан расценил его молчание как наглость.

— Гнусный поступок, — провозгласил он. — Низкое, трусливое нападение. Дай сюда руку.

Питер заколебался. Всему есть предел. Он хотел выучить стихотворение, а в том, что вышло из‑за сапог, его вины нет.

— Его уже сегодня наказывали, сэр, — сказал Диллон. — Мистер О’Рорк выдал ему десять штук.

— Мистер О’Рорк — проницательный человек, — сказал брат Куинлан, — но похоже, что он выдал ему в два раза меньше, чем надо. Подумай, что он сделал с бедным мальчиком, который сейчас вышел из класса.

Питер не знал, что сказать. Как ни старался, не мог заставить себя открыть рот. Он медленно протянул вперед руку. Она была покрыта грязью. Брат Куинлан с отвращением поглядел на нее. А затем принялся выколачивать из него скверну и вколачивать в него милосердие и мягкость тем же способом, каким мистер О’Рорк немного раньше вбивал в него патриотизм и уважение к ирландской истории.

Когда он возвращался домой, опять лил дождь. Обычно они уходили из школы втроем или вчетвером, но сегодня он шел один. Он никого не хотел видеть. Он миновал лавки, оставил позади пригородные садики с полузатопленными гравиевыми дорожками и мокрыми калитками. На мосту через канал его обогнал мальчишка, толкавший перед собой детскую коляску с углем. Он был босиком. Густые потеки грязи покрывали его ноги до самых колен. Питер держал левую руку под курткой. На подушечке большого пальца вздулся волдырь и горел, как ожог. Спасибо брату Куинлану. Может, он и не нацеливался, как мистер О’Рорк, попасть по большому пальцу, но он так плохо видел, что его удары приходились куда попало. Сапоги еще сильнее спадали с ног. Он почувствовал это, увидев Кленси и еще нескольких ребят на другой стороне моста. Когда Кленси замахал рукой и позвал его, он незаметно для себя самого стал пятиться, пока не уперся спиной в парапет.

— Эй, Фаррел! — звали они. Один из мальчишек, вытянув голову и отставив зад, заковылял, нелепо переставляя ноги. Остальные заорали, стараясь привлечь внимание Питера к тому, кто его передразнивал.

— Иди сюда, — кричали они. — Что, не хочешь?

Питер подождал, пока они ушли. Затем угрюмо зашагал вдоль канала. В его неловкой, деревянной походке было достоинство. Он еще не решил до конца, что делать. Под мостом канал был глубокий и узкий, сырой холодный ветер, завывавший в высоком пролете, с силой дул в лицо. Дождь может лить и завтра, а его ботинки еще не будут починены. Если мать считает, что отцовы сапоги ему годятся, один бог ведает, когда отдадут чинить его ботинки. Питер секунду колебался, потом снял сапоги и бросил их — сперва один, потом второй — в воду.

Ему здорово всыплют, когда он вернется домой без сапог. Но ему все равно всыплют, когда отец Суэйна пришлет записку, что он разбил очки его сына. Как в тот раз, из‑за разбитого окна у Кэссиди. Почти раскаиваясь в том, что сделал, он глядел в мутную воду. Он видел, как отец встает из‑за стола и достает ремень, висящий за дверью. Видеть это было страшно, но как хорошо идти босиком. Насколько лучше идти босиком, без сапог, чем без чувства собственного достоинства!.. Питер снял чулки и запихал их в карман. Он ощутил под босыми ногами холодную мокрую грязь тропинки, и сердце у него упало.