Современная греческая проза - [24]

Именно тогда к странному металлическому скакуну с победоносным стратилатом, который галопом несся по волнам, присоединилась его почетная свита: тысячи сардин, светившихся фосфорным светом, заставили поверхность моря сиять ярче звездного неба, они с изяществом дельфинов разрывали поверхность воды, планировали доли секунды, словно сверкающие чайки, а потом потрясающим образом погружались в черноту, чтобы через некоторое время снова всплыть на поверхность.

Леонидас Рагусис почувствовал, что надвигается вечерняя прохлада, из-за которой он особенно остро почувствовал, что час был уже поздний и еще что у него был застарелый артрит. Он сделал последний вдох и пошел внутрь.

Вечер в опере

Леонидас Рагусис удобно сидел в бархатном кресле номер 42В Баварской оперы, в центре Мюнхена – города, который он особенно любил и часто посещал. Несмотря на невероятную загруженность по работе после запуска нового продукта, он смог урвать пару дней, только и только за тем, чтобы послушать «Нюрнбергских мейстерзингеров» своего любимого композитора Рихарда Вагнера. Действие третье. Сцена первая.

На сцене стоял один Ханс Закс и пел. Его глубокий голос выразительно поднимался вверх-вниз по всей гамме отчаяния. Ария, солидная и печальная, наполовину наполненная сомнением, наполовину трауром:

Wahn! Wahn!

Überall Wahn!

Леонидас Рагусис подался телом вперед и опустил руки на колени.

Он сосредоточился и следил взглядом за исполнителем, который сражался с безумием, в то время как ноты погружали его в певучую жидкость слова:

Безумие! Безумие!

Безумие везде!

Хорошее знание немецкого помогает Леонидасу Рагусису легко распознавать каждое слово – а ведь у Вагнера слова всегда остаются блистательными и величественными:

Wahn! Wahn!

Überall Wahn!

Интермедия I

Леонидас Рагусис вышел на «мостик» – как он имел обыкновение делать в вечерние часы, когда свет раздавливался до красных оттенков черными гипотенузами ночи – и, опершись локтями о холодный металл перил, остался стоять так, вглядываясь в море, насколько позволял ему взгляд. Поглощенный своими мыслями – вернее, своими не-мыслями – Леонидас Рагусис позволял отдохнуть своему вечно рвущемуся в бой духу, направляя его с помощью взгляда в места отдаленные и мирные. Он простоял там достаточно долгое время, почти неподвижно.

В неподвижном состоянии он услышал и крик чайки – звук, который он даже никоим образом не оценил.

Только когда крики – гармоничные, несмотря ни на что – умножились, он медленно, почти что лениво поднял голову к небу: пять-шесть, может, и больше чаек летели в ряд, создавая ровную белую прямую линию.

Однако он заметил, как стая увеличивается, приобретает новые линии – и вширь, и ввысь, становится единым телом и летит над его головой единообразно и единоцветно, словно белый посох. Вдруг, при последнем отблеске, прежде чем чернота покрыла последний оставшийся кусочек солнца, он почувствовал, что эта фигура из птиц приобрела очертания белоснежного аэростата, который, управляемый твердой рукой достойного пилота, летел теперь над его головой.

Наступившая вскоре ночь сделала – парадоксальным образом – все предметы видимыми, поскольку белое тело корабля было ослепительно хорошо различимо на фоне черных декораций.

Интермедия II

Три недели спустя он снова вышел на свое любимое место, на «мостик», время снова было соответствующим, предвосхищающим погружение красного диска в темные воды.

На этот раз кучи мыслей роились у него в голове, и напрасно пытался он их упорядочить и расставить приоритеты. Шквал писем и сообщений – факс в офисе работал бесперебойно, письма на электронную почту сыпались градом – подтверждали, что это не просто успех, а настоящий триумф. Повторные заказы шли из всех уголков Греции, а также из самых удаленных мест на планете. Торговые фирмы умоляли увеличить партии, экспортеры пытались обеспечить достаточные объемы для своих рынков.

Но факт оставался фактом: сколько бы усилий ни прикладывали на производстве, сколько бы рабочих смен ни добавляли, они все равно не могли покрыть даже одну десятую спроса.

Взгляд его недолго покоился на робко волнующемся море. Он принял решение с той скоростью, на которую только он был способен. Он достал мобильный телефон и набрал номер. Говорил недолго, отрывисто, как обычно.

Но указания его, тем не менее, были четкими. Уже на следующий день нужно было приступить к расширению производства. Два новых цеха по сбору и упаковке сардин и, самое главное, как минимум два гигантских магнита, которые могли бы увеличить зону покрытия до десяти миль.

Закончив телефонный разговор по мобильному телефону, он снова услышал крики, которые тотчас стали усиливаться, и на этот раз звучали с такой широтой, силой и настойчивостью, словно исходили из гигантского домашнего кинотеатра со множеством акустических выходов.

Он поднял глаза – почти испуганно – и увидел у себя над головой огромную стаю чаек, которая разлеталась, потом слеталась, редела и потом густела с поразительной слаженностью и однородностью, то в горизонтальном, то в вертикальном направлении, она меняла форму, в то время как чайки синхронно кружились, словно белые балерины.