Современная финская повесть - [4]

Амалии хочется пить. При мысли о морошке текут слюнки, но ведь она не может собирать морошку. У нее еще много дел дома. Там и так, наверно, удивляются, что ее долго нет. Лучше поспешить. Наверно, Кертту с детьми уже пригнали коров с пастбища. Но доярки ведь они никудышные. Амалия останавливается на минуточку передохнуть и, опершись на велосипед, делает движения руками, словно желая набрать побольше воздуха. И затем продолжает путь. Ветер стих, и Амалии совсем жарко. От жажды даже распух язык. Теперь она уже не смогла бы петь, даже если бы захотела. Пот ручьем стекает по спине. А дорога кажется бесконечной. Но, к счастью, идти остается немного. На третьем километре от того столба, у которого кончается болото и начинается лес, находится Ийккала.

Странное название у этого имения — Ийккала. Согласно землемерным книгам, когда-то, несколько десятков лет назад, большая часть этих земель принадлежала человеку по имени Ийккала. Со смертью последнего мужчины из этого рода земли были проданы владельцам имения Ээвала.

Потом, когда эти поля по наследству перешли Амалии, брат Ааретти еще упрекнул отца, что он, проявляя особое пристрастие к младшей дочери, отдал ей лучшие земли. «Амалия больше всех вложила труда в эту землю, — сказал тогда отец. — И это простая справедливость, что я отдаю ей хорошо обработанные поля. Надо оформить документы так, чтобы только Амалия имела право распоряжаться землями, независимо от того, кто пашет поле — Таави или кто-нибудь еще». Ааретти не стал перечить отцу. Кажется, он понял, что поля и нивы Ээвала нисколько не становятся лучше от того, что он и сестра Ээва зиму живут в городе, а лето проводят за чтением книг да собиранием цветочков, которые засушивают потом между листами серой бумаги.

По желанию матери Ааретти изучал в университете науки о земле и лесе. Но вряд ли когда-нибудь он сам мечтал заняться осушением болот и заболоченных лугов Ээвала, чтобы привести имение в образцовый порядок.

Ааретти не привлекала жизнь в деревне. Ему претили запахи пота и навоза. Он не раз беседовал об этом с Ээвой, и вместе они пытались поговорить с матерью. Но мать или не понимала, или не хотела их понять.

Амалию поражают сила и твердость матери. Горьким для нее было замужество Амалии. Отец не был ни за, ни против Таави, так по крайней мере казалось Амалии. Когда же отец добился того, что Ийккала со всеми землями и постройками было закреплено в брачном контракте за Амалией и ее наследниками, у нее создалось впечатление, что и отцу ее брак не доставил особой радости. Да и могло ли быть иначе? Балагур и песенник — вот каков Таави по своему характеру. Когда, бывало, в воскресенье во дворе Ээвала начнет Таави напевать да насвистывать, мать приказывала ему помолчать в святой день. Весельчаку приходилось перебираться из избы во двор, со двора на улицу и бежать от сурового воскресного покоя в деревню, чтобы там рассказывать и слушать разные побасенки.

Вместе с Таави пришли в дом Ээвала веселые рассказы и светские песни. Они приводили в восторг девушек и юношей, которые быстро усваивали и потом сами напевали запомнившиеся мелодии.

Таави, Ээва и братья начали обучать Амалию танцам. Правда, уроки проводились тайно, когда матери не было дома. Но мать редко ездила по гостям, и обучение не подвинулось дальше начальной стадии. И все-таки это успело вскружить голову Амалии. Таави расхваливал ее способности к танцам. Танцуя, Амалия забывала о своих больших ногах, грубых руках и даже о шраме. Она видела только рыжеватые, как ржавчина, вьющиеся волосы Таави и чувствовала на своей талии его руку. Несколько туров танца вдвоем сентябрьскими темными вечерами, а затем проведенная на сеновале ночь — и младшая дочь Ээвала была готова в жены батраку.

Была ли она действительно готова к тому, чтобы ее повели к венцу?

В глубине души Амалии, точно скрытая подземная вода, накапливалось в то лето желание принадлежать Таави. Она не думала и не мечтала о свадьбе, не предвидела последствий. В этом стремлении было лишь мучительное очарование, зовущая глубина омута.

Вспоминая все это, Амалия добирается наконец до ветвистой сосны. Отсюда дорога сворачивает прямо к дому. Амалия уже видит мать Таави, вернее, догадывается, что существо, которое, сгорбившись, сидит на камне и курит, — это ее свекровь. Старуха кажется совсем маленькой в своей черной мешковатой кофте, темно-серой юбке с полосатым передником и в платочке, туго завязанном под подбородком.

Свекровь, наверно, зашла узнать, не слышала ли Амалия что-нибудь о Таави. Он младший и самый любимый ее ребенок. Целую дюжину детей нарожала она в свое время, хлопотливая хозяйка избушки Тёрмя, а, овдовев, осталась с одним крошкой Таави. А когда через несколько лет господа из попечительского совета устроили Таави мальчиком в имение Ээвала, старуха вышла замуж за вдового хозяина Хукканена.

Хукканен владел пахотной землей на склоне холмов Такамаа. Три сына, две лошади, шесть коров и овцы. Амалия улыбается, вспомнив, сколько шуму подняла свекровь, когда готовилась стать хозяйкой дома. Но все равно никто уже не думал звать ее хозяйкой. Пока она была вдовой, вся деревня привыкла называть ее Старухой, — так это прозвище и осталось за ней, даром что теперь она как хозяйка ходит за собственными коровами, стирает, варит похлебку два раза в день, печет хлебы и моет избу по субботам. Впрочем, Старуха старательно подметает полы, только когда вспомнит и когда успеет, варит кофе и суррогат тоже время от времени, а усердней всего она занимается огородом, потому что больше всего любит табачок. Амалия перебирает в памяти все нелепые события из жизни Старухи, точно повторяет какой-то с детства затверженный вздор.