Прямо пролегла дорога — прорубилась сквозь густые леса, гранитные скалы, вытянулась напрямик через болото длинным валом насыпи. По широкой колее, выглаженной автомобильными шинами, едет на велосипеде Амалия. Сзади грохочет рейсовый автобус, и ей приходится свернуть на обочину.
Автобус этот Амалия видела в селе на остановке; шофер с кондуктором и пассажиры сидели тогда в кафе «Лотта» — она видела их в окно, проходя мимо. Амалия приезжала специально в управление народного обеспечения, чтобы выхлопотать новые шины для велосипеда. Господа из управления, чинно восседавшие в старой деревянной пристройке дома Торвелайнена, конечно, уже знали о том, что Таави приехал с фронта в отпуск на время уборки урожая. Ведь через их руки, проходят все прошения об отпусках, и вообще эти господа из управления всегда первыми в приходе узнают любые новости. Конечно, они знали! Неспроста они расспрашивали Амалию, как она управилась с покосом и заготовками сена и когда приступит к уборке хлеба. А затем всей гурьбой пошли осматривать шины ее велосипеда (как будто недостаточно было пойти кому-нибудь одному из них!). А когда хозяин Торвелайнен выписал ордер, Амалии почему-то вдруг стало так неприятно — уж лучше бы она и вовсе не ходила за этими шинами. Хозяин Торвелайнен, давая ордер, как будто радовался чему-то про себя и еще уговаривал Амалию пойти в лавку сейчас же. Он говорил, что ей очень повезло: именно сейчас получены такие шины.
И Амалия вспоминает все, что произошло в лавке. Там было полным-полно народу. Лавочник с супругой невероятно медленно работали ножницами, старательно вырезая талоны в ее карточках.
Женщины со всех концов большого села собрались в лавке и обменивались новостями. Мужей отпустили с фронта на время уборки — это было главной темой разговоров. Вдруг за своей спиной Амалия услышала имя Таави. Кто-то рассказывал, как мужчины, едва выгрузившись из эшелона, сразу бросились обнимать добравшихся на станции девушек. И Таави подхватил под ручку какую-то модницу. Другой отпускник пытался отбить ее у Таави и сказал: «Что же ты к девушке пристраиваешься, у самого ведь дома баба!» Таави ответил: «Что поделаешь, если мне в придачу к хорошему дому подсунули всякое барахло!»
Болтливая рассказчица вызвала общий смех. «Тише, тише!..» — услышала Амалия чей-то голос. Хихиканье и аханье кумушек прекратилось. В это время лавочник как раз отстригал последние талоны в карточках Амалии. Он с трудом сдерживал смех: щеки его подрагивали. В воцарившейся тишине Амалия не спеша собрала с прилавка свои пакеты, завязала рюкзак и отдала лавочнику деньги. В толпе послышался шепот: «Она слышала!..» Амалия спокойно сунула сдачу в карман парусиновой куртки, рывком вскинула на плечи рюкзак, поправила ремни, направилась к выходу и, оглянувшись на стоявших в очереди женщин, сказала громко и отчетливо: «Конечно, слышала».
«Ну и ладно!» — рявкнула ей вслед дверь лавки.
Казалось, в воздухе долго еще звучал решительный голос и стук захлопнувшейся двери... А теперь, гордо подняв голову, смотрит Амалия вперед, на уходящую вдаль дорогу. С трудом едет она по острому, расползающемуся под колесами гравию. Автобус проносится мимо, и камень, выскочивший из-под колеса, больно ударяет Амалию по ноге. В это же время что-то громко хлопает, и Амалия вместе с велосипедом летит под откос, на кочковатую, покрытую осокой болотистую луговину. Лопнула передняя шина.
— Ах ты сатана! — вырывается у Амалии ругательство, которое слышат только болотные кочки.
Слова эти Амалия выкрикнула совсем неожиданно для себя, но они принесли ей облегчение. Она выросла в доме, где никто не смел ругаться. Мать жила в вечном страхе перед богом, постоянно думала о загробной жизни и старалась отогнать от себя нечистую силу при помощи духовных песнопений. Отец иначе относился к религии, но и он никогда не позволял браниться. Никто из детей не посмел бы выругаться при родителях. Но потом красивая сестра Ээва и оба брата Амалии пошли в городскую школу, где многому научились. Когда они приезжали домой на каникулы, мать встречала их как почетных гостей. С тех пор она уже и не пыталась поправлять их речь, не навязывала им своей веры и даже не обращала внимания на бранные слова. Но Амалии, своей тезке, она все же запрещала поминать нечистого. Это она повторила даже на смертном одре. И вот теперь Амалия вдруг выругалась, выругалась от всего сердца. Этим она словно бросала вызов своей прежней жизни в отчем доме.
Амалия поднимается с трудом, опираясь руками о колени, и поправляет сбившийся шерстяной платок. Один плечевой ремень рюкзака отстегнулся. Амалия укрепляет рюкзак на раме велосипеда так, чтобы большая часть груза приходилась на заднее колесо. Руль погнулся. Болит правый локоть. А жесткая болотная трава оставила на руках кровоточащие царапины. «Могло быть и хуже», — улыбается Амалия и втаскивает велосипед на дорожную насыпь.
Велосипед принадлежит Таави, и рюкзак тоже. Таави живет во всем, что окружает Амалию. Он подарил ей и этот бледно-зеленый с красными цветочками, теперь уже сильно поношенный платок. Это было в осенний субботний вечер, вскоре после смерти дочки.
