Современная филиппинская новелла (60-70 годы) - [52]

— Говорят, сегодня после получки будут увольнять.

Андонг опускает кирку на землю и резко поворачивается к Пентонгу.

— Что ты сказал? — переспрашивает он, вытирая влажный лоб рукавом.

— Говорят, будут увольнять. — Пентонг сплевывает, поправляет платок, защищающий от пыли лицо, и вонзает лопату в землю.

— За что же увольняют?

Андонг присаживается на край кювета. Пентонг еще раз сплевывает, вытирает бисеринки пота и садится рядом с ним. Вид у него мрачный.

— Кто их знает, не говорят, — отвечает он. — А только слышал я, что уволят всех, кто не голосовал за конгрессмена — за того, который победил на выборах.

Андонг вздрагивает. Он вдруг чувствует, что смертельно устал, только сейчас он явственно слышит удары кирок, скрежет катка по щебню, зычный голос капатаса.

Он-то не голосовал за победителя!

— А как они узнают, кто голосовал? — дрогнувшим голосом спрашивает Андонг.

— Понятия не имею, — неопределенно отвечает Пентонг. Он снова сплевывает, берет горсть песку и медленно высыпает его на землю.

— В этом вся беда, — говорит Андонг. — Не проголосуешь за этих политиканов, не получишь работы. А проголосуешь не за того — опять же тебе достанется.

— Что же нам делать? — спрашивает Пентонг.

— Эй, вы там! — кричит капатас. — Расселись! После будете трепаться!

Прежде чем снова взяться за работу, Андонг недобрым взглядом смотрит на капатаса, потом с силой вонзает кирку в землю. Теперь он работает с какой-то яростью и уже не замечает упорного сопротивления неподатливой земли, вымещая на ней свою злость.

— Эй, эй, — кричит Пентонг, — полегче, а то сейчас меня заденешь.

Андонг смотрит на напарника. Пентонг не очень-то усердствует, он втыкает лопату на два-три пальца, потом неторопливо отбрасывает землю.

— А ты отойди маленько! — сердито отвечает Андонг и снова берется за кирку.

Ярость и страх душат Андонга. С каждым ударом он все отчетливее осознает нависшую над ним беду. Его бросает в жар, теперь он ощущает немилосердное, палящее солнце.

Что будет, если он потеряет работу?

Ясно что. Нечего будет есть. Хорошо еще, если удастся добыть горсть риса в день. А на приправу одна соль. Опять придется на коленях умолять Чэнга, чтобы дал в долг, довольствоваться случайными и ненадежными заработками.

Он может работать лишь там, где нужны крепкие мышцы. За плечами у него всего четыре класса, так что на хорошее место рассчитывать нечего.

А ведь он надеялся еще месяцев семь-восемь поработать здесь, на строительстве дороги. Поговаривали, что потом их переведут строить подъездные пути к новому жилому массиву. Так что он рассчитывал прилично заработать. А теперь…

Перед ним вновь встает лицо Эпенг — скорбное, грустное, озабоченное, с большими глазами, в которых словно застыл вопрос: почему такая несправедливость? С тонкими, пересохшими губами, шепчущими молитвы. Господи, как они живут! Жалкие, нищенские лачуги, дети в лохмотьях гоняются друг за другом по узкому, вонючему переулку и по шаткому, полусгнившему деревянному мосту через эстеро[31].

И Обет… Худой… Он сидит на скрипучем полу хижины… Плачет… Просит есть. Андонг старается утешить сына, часто обещает ему все, что тот ни попросит, но не всегда может выполнить обещание. Обет знает это и не перестает плакать. И тогда он бьет сына ремнем, хотя у него сердце обливается кровью.

Рико тоже скулит… Потому что тоже хочет есть… Эпенг смотрит на него большими глазами, в которых словно застыл вопрос, он кричит на нее. Потом идет в лавку к Чэнгу, чтобы занять хотя бы горсть риса — совсем маленькую горсть, ради которой пролито столько слез. Они тут же варят этот рис и съедают его безо всего, чтобы унять голод.

Вдруг видение исчезает — до Андонга доносится голос капатаса. Он замирает с занесенной киркой.

— Эй, ты! Где копаешь! Не видишь отметки?

— Я… я… — оправдывается Андонг.

— Исправить! За лишнюю работу платить не буду! Сам виноват!

Капатас направляется к катку. Андонг снова окидывает его недобрым взглядом, потом сгребает ногой землю в канаву, чтобы устранить огрех. Снова поднимает кирку. Опускает с резким выдохом. Земля поддается неохотно. Глухая ярость поднимается в нем.

День догорает, становится прохладнее. Скрежет катка и удары кирок смолкают, и вскоре доносится лязг железа — рабочие складывают кирки и лопаты в небольшом сарайчике неподалеку. Андонг тоже спешит к сарайчику. В глубине его на скамье сидит кассир, перед ним на грубо сколоченном столе лежит список. Кассир выкликает имена, рабочие по очереди подходят к столу и получают деньги. Но вот с раздачей денег покончено, и капатас берет список. Андонг замирает — самые худшие его опасения начинают сбываться. Наступает мертвая тишина.

— С завтрашнего дня некоторые из вас уволены. — Капатас обводит их взглядом. — Ассигнования на эту дорогу сокращены.

Никто по-прежнему не произносит ни слова, все ждут, когда капатас зачитает список. Андонг знает, что надеяться ему не на что. При чем тут ассигнования! Просто он не голосовал за победившего конгрессмена! В этом все дело, а не в ассигнованиях.

Капатас называет фамилии уволенных. Двое… шесть… девять человек… Андонг слышит свое имя. Больше ничего он не слышит.