Современная филиппинская новелла (60-70 годы) - [51]

— Кровососы! — сказал однажды Кадьо после смены. — Заказов много — вот они и заставляют нас работать и сверхурочно, и по воскресеньям, неделями домой не отпускают, да еще штрафами душат…

— А что мы можем поделать? — прервал его один из рабочих. — Ты же знаешь, как трудно нынче найти работу.

Кадьо сплюнул.

— Ну что ж, вкалывай, пока не сдохнешь! А они будут жиреть. Ведь мы кормим их. А сами что? А сами голодаем!

Ему никто не ответил — все его отлично поняли. И Мандо понял. Конечно, Кадьо прав. Он сказал то, что было у всех на уме. Слишком долго терпят они все эти притеснения. Полжизни они работают здесь и полжизни голодают. Правильно сказал Кадьо: заработка едва хватает на жизнь. Хозяева с каждым годом богатеют, а мы не можем прокормить семьи!

— Взгляни на нашего хозяина, этого Чуа! — продолжал Кадьо. — Нашим потом он заработал себе уже три «кадиллака». А ты и через двадцать лет останешься беднее мыши!

Да, Кадьо говорил сущую правду. И все же Мандо решил не слушать его. Пусть бастует сам Кадьо. А он, Мандо, боится потерять работу. У него жена и трое детей — он должен в первую очередь думать о них. Нет-нет, он не станет бастовать. Он сознавал, что прав Кадьо и его единомышленники. Он сознавал, что поступает подло по отношению к ним. Но у него семья! У других, конечно, тоже семьи, всем тяжело, но… Э, да что ему за дело до всех! Почему он должен идти на поводу у Кадьо и его дружков? Он сам по себе. Ведь никто, кроме него, не позаботится о ребятишках! Он должен выжить, чего бы это ему ни стоило…

Когда часы показали половину пятого, он остановил станок. Постоял немного, привыкая к тишине. Тихо — как на кладбище. И немного не по себе — тоже как на кладбище.

Мандо вышел во двор. Еще издали он увидел у ворот фабрики бастующих рабочих. В руках у них транспаранты. Их взгляды устремлены на него — они как бы поджидают. Ему почему-то стало страшно: перед ним не тусклые, не пустые, как обычно, а сверкающие злобой глаза и сильные руки, сжатые в кулаки. Но сегодня этого уже недостаточно, чтобы заставить его думать по-другому!

Он оглядел двор. Ворота уже близко. Нет, он не передумал. Он будет стоять на своем!

— Мандо! На минутку! — окликнул его Кадьо. Лицо его опалено жаром, крепким рукам тесно в черной коже рукавов.

Мандо медленно подошел. Его тотчас окружили.

— Старина, я ведь предупреждал тебя на днях, — сказал Кадьо. — Не будь же трусом. Ты ведешь себя, как холуй Чуа. Хочешь, чтобы он тебя похвалил?

Мандо поднял глаза.

— Вы можете бастовать. А я отказываюсь. — Голос его был тверд.

— Вон как заговорил! — усмехнулся Кадьо. — Ну и скотина же ты!

Еще не успели отзвучать его слова, как рабочие подступили вплотную к Мандо. Кто-то толкнул его, потом он почувствовал удар… еще удар… толчок… рывки…

Рохелио А. Ордоньес

ЯРОСТЬ

© Перевод — издательство «Художественная литература», 1981 г.

Перевод И. Подберезского

Всякий раз, когда Андонг опускает кирку, он остро чувствует сопротивление неподатливой земли. Каждый удар сопровождается резким выдохом. Его густые волосы побелели от пыли, поднятой проходящими машинами. Он не обращает внимания на палящее солнце — оно не может просушить его выцветшую рубашку, которая ни разу не просыхала за все время, что они строят эту дорогу.

Глухие удары кирок перекрываются скрежетом катка, ходящего взад и вперед по уже покрытой гравием части дороги. Когда на секунду скрежет ослабевает, до него доносится зычный голос капатаса[28] и его помощников. Но все эти звуки привычны, и Андонг их не замечает. Он работает не разгибая спины и все время думает о семье, представляет, как вернется домой к вечеру.

Сегодня большой день, день получки. Прежде чем отправиться домой, он зайдет в лавочку к китайцу Чэнгу, чтобы отдать хотя бы часть долга. Потому что, если не убавить долг, Чэнг больше не даст. Потом он купит салоп[29] риса — иначе Эпенг нечем будет кормить детей. Еще он купит четыре яблока и пакет леденцов — это для Обета, его старшего. Или нет, пусть и Рико полакомится. Да, и еще на два песо пансита[30] — это по случаю получки. Они уже забыли вкус пансита.

А потом — быстрее домой. Идти надо по узкому, вонючему закоулку, да и дом — чересчур громко сказано, просто жалкая лачуга. И как только он ступит на первую из трех ступенек, поджидающий его Обет заорет от восторга. И, конечно, у него восхищенно округлятся глаза при виде яблок и леденцов, он схватит их и тут же набьет себе рот.

А Рико обязательно ухватит отца за штанину своими маленькими ручонками и потребует, чтобы он покатал его на ноге. Эпенг с младшеньким на руках (ему всего десятый месяц) прикрикнет на Рико: «Не приставай к отцу! Ты же видишь, он устал!» А потом скажет мужу с нежностью: «Вон там в кувшине горячая вода. Умойся и садись за стол».

При свете мигающей карбидной лампы они весело поужинают всей семьей, а Рико и Обет будут возиться и ссориться из-за яблок и леденцов.

Андонг улыбается про себя.

— Эй, Андонг! Слышал, что сказал капатас?

Голос Пентонга. Пентонг работает с ним в паре и выбрасывает лопатой землю, которую Андонг рыхлит киркой.

— А? — не сразу понял Андонг. Мысленно он все еще со своей семьей.