Современная филиппинская новелла (60-70 годы) - [33]

Оказывается, приближается день ее рождения: ей должно исполниться восемнадцать лет. А денег, чтобы это отметить, у нее нет. Придут ее друзья (в тот вечер я пригласил их вдвоем с Розой поужинать в «классном» ресторане в Кубао[18], чтобы авансом устроить кутеж, а заодно пообещал приехать на ее день рождения на Минданао). Я знал, что у нее есть дружок, гитарист из комбо, но музыканты собирались на гастроли в Японию, поэтому ей и было грустно…

Как же мне ее развлечь?.. Без конца поить пивом, чтобы она позабыла все на свете? Или записать по памяти строки из песни Кэта Стивенса[19] «Лайза, Лайза» и преподнести ей? Написать простые стихи, чтоб показать ей красоту жизни? (Их шестеро братьев и сестер, и она самая старшая. Она осилила всего два класса средней школы. Ничего не знает о Достоевском. Получает семьдесят песо в месяц, подавая стаканы, лед, вино и закуску, вытирая столики, подтирая блевотину за посетителями, напившимися вдрызг. Ей «пудрят мозги» кому не лень, ее лапают, а она в свою очередь морочит их.)

А-а, оставлю-ка я ей пять песо на чай! Только ты меня не слушаешь… Эх…

ОСВОБОЖДЕНИЕ ЭДЬИ

© «Sagisag», 1979

Перевод В. Макаренко

— Эдья-а-а-а! — словно гром раскатился окрест зычный голос мисс Караска, высунувшейся из окна.

Этот крик заставил девушку вздрогнуть от неожиданности. Она не мешкая подхватила с деревянного настила тяжеленную лохань, доверху наполненную выстиранным бельем, и поспешно припустила к дому хозяйки. Когда она взялась за ручку двери, у нее тряслись все поджилки.

Прямо перед ней у самого порога возвышалась фигура хозяйки-учительницы в одних трусах и лифчике. В руках она держала свое новое платье пепельно-серого цвета. Ее злющие глаза не предвещали ничего хорошего.

— Ты зачем прожгла дырку на моем платье? — яростно набросилась она на Эдью. Та уставилась на складки слегка обожженной утюгом ткани.

— Не… не я это… — попыталась оправдаться служанка.

Плотная ткань больно хлестнула ее по лицу. Металлическая монограмма оставила на щеке красный след.

— Разве я тебе не говорила, что его нельзя гладить? Сто раз тебе твердила, чтобы ты его не гладила! А ты снова напакостила! — опять разразилась криком хозяйка. Эдья плакала, опустив голову на грудь.

— Только и знаешь, что глазки строить да заигрывать! — поносила ее хозяйка, таская за волосы и награждая тумаками. — Ишь потаскуха! Потаскуха! — вновь начала она браниться.

Эдья уже во все горло орала от боли, но на хозяйку это не производило ни малейшего впечатления. Наконец учительница, притомившись, уселась на кровать.

— Ну что?.. И теперь скажешь, что не ты? — Глаза ее округлились, и она опять была готова наброситься на Эдью, забившуюся в угол.

— Не я! Не я!

— Сукина дочь — вот ты кто! Ничем не лучше своей матери! Потому что все вы — аэ́та[20], дикари! Одно слово! — Хозяйка изрыгала ругательства как из пулемета, и каждое новое оскорбление било Эдью больнее, чем удары ножа.

— Вы маму не трогайте, — негромко, но твердо проговорила девушка сидевшей перед нею женщине. Взгляд ее сделался колючим.

Хозяйка вдруг ощутила бесполезность дальнейших препирательств. И какой-то липкий страх будто заполз в ее душу.

— Ладно, выметайся отсюда! Отправляйся работать! Делом займись! — Это распоряжение прозвучало вроде бы помягче.

С тяжелым чувством вышла от нее Эдья. Она сдерживала рыдания, но слезы лились ручьем. «Еще маму зачем-то приплела. Хоть бы покойников в покое оставила, — шептали ее мокрые от слез губы. — Все потому, что я — старая дева. А разве не ухаживали за мной те шоферы?! И механики! И грузчики! Все из-за этой скотины Бертика…»

До самой кухни она все шептала и шептала, пока немного не успокоилась. Чуть передохнула, снова отнесла лохань на помост и принялась за стирку. Не заметила, как постепенно извела целых два куска мыла. Взяла валёк для отбивки стираного белья и вышла за дверь кухни.

Сердито топая ногами, она пересекла широкий двор, где шелестели листвой три старые акации. Под ними стояли рядом два сломанных трехосных грузовика. Один из них был нагружен каким-то хламом. В голову лезли разные мысли: «Ну что они, в самом деле, ко мне пристают все… Скотина этот Бертик… Еще раз сунется, так тресну, что надолго меня запомнит… И почему я не ушла тогда с братом?»

Размышления ее были прерваны самым неожиданным образом — на пути вдруг вырос сам Берто. Загородив своим жирным телом дорогу, он криво ухмылялся.

— Ой! — вскрикнула перепуганная служанка, едва не наткнувшись на механика, и строго взглянула на него: — Чего еще?

Берто лишь расплылся в омерзительной улыбке. Эдья обошла его, но он снова встал на ее пути.

— Чего тебе? — повысила голос девушка, отстраняя механика. Не обращая внимания на его ужимки, она, не оглядываясь, пошла по направлению к железным воротам.

Берто, однако, не отставал со своими шуточками.

— Эдья! А Эдья! Может, встретимся попозже, вечерком?

Уши Эдьи загорелись огнем. Внезапно она бросилась на обидчика и изо всех сил ударила его зажатым в руке деревянным вальком. Механик отскочил в сторону, но наткнулся на грузовик и сильно ударился.

— Эй ты! Дура! Смотри, фару разобьешь! — отмахивался от нее Бертик, не решаясь высунуться из-за машины.