Советско-польские переговоры 1918–1921 гг. и их влияние на решение белорусского вопроса - [32]

Польская сторона стремилась использовать мирные переговоры как средство улучшения внутреннего и внешнего положения государства. Так, на заседаниях Совета обороны государства неоднократно высказывались мнения о начале мирных переговоров исключительно с целью повышения обороноспособности страны (проведение мобилизации, привлечение внешней военной помощи), которые могут быть досрочно закончены в случае улучшения ситуации [389, s. 103]. Советская сторона рассматривала барановичско-минский этап советско-польских переговоров исключительно как дипломатическое средство подготовки к новой военной кампании. Фиктивность переговоров отмечалось руководством обеих сторон, однако ни польская, ни советская сторона не собирались брать на себя ответственность перед международным сообществом за срыв мирных переговоров.

21 августа 1920 г. министр иностранных дел Польши Я. Сапего направил ноту протеста на адрес Народного комиссариата иностранных дел РСФСР с требованием дать свободный доступ членам польской делегации во время советско-польских переговоров в Минске к передаче радиотелеграфных сообщений в Варшаву, или, в случае невозможности этого, перенесения заседаний мирной конференции в Варшаву [12, л. 23]. В ноте, которая поступила в ответ 22 августа 1920 г., народный комиссар иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин объяснил факт возникновения проблем с радиотелеграфными отношениями плохой работой варшавской станции, постоянными отказами принять сообщения [79, с. 142–143]. Хотя, как отмечено в донесении английского дипломатического представителя Г. Румбольда в Польше 19 августа 1920 г. телеграфная связь между Минском и Варшавой была на высоком уровне. Получается, что радиосвязь присутствовала, а польская сторона начала проводить официальную акцию по поиску непосредственных причин для срыва мирных переговоров с возложением ответственности на советскую сторону. Следующие отношения между польской делегацией в Минске и Варшавой происходили путем направления специальных дипломатических курьеров [303].

Российско-украинская сторона также использовала многочисленные приемы для срыва мирной конференции, но таким образом, чтобы перед международным сообществом ответственность была бы возложена на польскую сторону. Как отмечалось в телеграмме К. Б. Радека к Г. В. Чичерину, В. И. Ленину, Л. Д. Троцкому от 23 августа 1920 г., основной дипломатической задачей барановичско-минского этапа советско-польских переговоров являлась не только подготовка к новой военной кампании, но и стремление по компрометации польской стороны перед странами Антанты. Даже предлагалось передать С. Грабскому или другому представителю партии эндеков письма Ю. Ю. Мархлевского («отредактированные») к жене об общем ходе беловежских и микошевичских переговоров, которые происходили в неофициальном формате, содержание которых не было известно членам партии эндеков [30]. Кроме этого, в августе 1920 г., через посредничество Л. Б. Каменева английскому руководству было сообщено о «переговорах Ю. Ю. Мархлевского с И. Бернером», что вызвало заинтересованность Великобритании. Английское руководство рекомендовало использовать этот факт против завышенных требований Польши [11]. 14 августа 1920 г. в письме В. И. Ленина к Г. В. Чичерину высказывалась просьба о направлении Л. Б. Каменеву «всех фактов, которые доказывают, что Франция и Дашиньский срывают встречу в Минске» [345, s. 320–321].

Достаточно отметить случай расклеивания официального приказа РВС Западного фронта, подписанного Л. Д. Троцким, в котором польская делегация обвинялась в проведении шпионской и диверсионной работы, обосновав это наличием в ее рядах членов разведки и контрразведки. Кроме того, по специальному поручению народного комиссара иностранных дел РСФСР польская делегация, лишенная радиостанции по причине неисправности, была вынуждена любые отношения с Варшавой осуществлять через советскую станцию в конкретно определенные часы, что давало возможность контроля над процессом радиотелеграфной связи, ликвидировало вероятность «использования радио в разведывательных целях» [27]. Эти действия советской стороны вызвали протест министра иностранных дел Польши, поставили под угрозу срыва заседания мирной конференции.

Специфику советско-польских переговоров на барановичско-минском этапе (июль – начало сентября 1920 г.) составляли ряд неофициальных встреч польских и советских дипломатических представителей как накануне открытия Минской мирной конференции (17 августа – 2 сентября 1920 г.), так и во время ее работы. 24 июля 1920 г. поступило неофициальное предложение от А. А. Иоффе, на тот момент руководителя советской делегации на советско-латышских переговорах и сотрудника Народного комиссариата иностранных дел РСФСР, польскому послу в Латвии В. Каменецкому о налаживании тайных встреч между представителями обеих сторон. Советский представитель прислал телеграмму с предложением и текстом ноты РСФСР к Великобритании, в которой находились советские условия заключения перемирия и мира с Польшей. Одновременно М. М. Литвинов, советский представитель в Дании по делам заключения советско-английского договора по обмену военнопленными, также обратился к польскому Министерству иностранных дел с целью организации встреч по делам общества Красного Креста. В итоге на отдельном совещании Я. Сапего с В. Каменецким и М. С. Коссаковским было принято решение о направлении польских представителей: М. С. Коссаковского и Э. Залесского в Копенгаген, а В. Каменецкого с К. Петрушевским – в Ригу. Но польская миссия в Копенгаген не удалось по причине сложностей, что возникли при отправке М. С. Коссаковского и Э. Залесского через Гданьск из-за отсутствия необходимых дипломатических документов. Поэтому, чтобы не тратить время, М. С. Коссаковский был направлен в Ригу 31 июля 1920 г. вместе с В. Каменецким, К. Петрушевским [419].