Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [70]

Весь мир весной давнишней околдован

И вновь она к тебе меня зовет.

…Бегут назад поля, речные дамбы

И сухостой, чернеющий углем,

И легкий ветер залетает в тамбур,

Где у подножки мы стоим вдвоем.

То словно опускаясь на колени,

То снова подымаясь до небес,

Мелькает, кружит голову весенний

Края дороги обступивший лес.

И в наших жилах самым вешним звоном

Поет внезапной встречи торжество,

И поезд, мчась по неизвестным зонам,

Колесным громом чествует его.

Но были мы с тобою слишком схожи

Своим упрямством и судьбой самой

И не сжились поэтому. И всё же —

Я знаю — даже в час последний мой,

Забот обычных забывая годы,

Я захочу хоть раз еще с тобой

Услышать дальний голос парохода,

Увидеть дым меж небом и водой.

И выросший в единое мгновенье,

Шумя и подымаясь до небес,

Зеленый мой, веселый мой, весенний,

У самых окон замелькает лес.

1940^{274}

275. Лето

Жаром веяли дни июля,

Накалялся сухой песок,

Только на море ветры дули,

Был сердитый прибой высок.

Здесь, у взморья, друг друга встретив,

Мы бродили плечо в плечо:

Двое взрослых, и с нами третья —

На земле еще новичок.

Ей ничто не казалось малым,

Не пугала ее гроза,

И когда она подымала

К дальним тучам свои глаза, —

Так до дна они голубели,

Будто с первого дня ее

Расстилалось у колыбели

Моря чистое бытие.

А вдали, где каймою плоской

Берег заводи окружал,

Вечерами лиловой блесткой

В камышах прожектор лежал.

И порою, когда прохлада

Берегами брела впотьмах,

От маневренной канонады

Стекла вздрагивали в домах.

Этот грохот на полигоне

Был нам сторожем за окном.

И, приникнув щекой к ладони,

Спали дети спокойным сном.

А наутро был снова слышен

Хохот в зарослях сосняка.

И внезапно за ближней крышей

Угол паруса возникал.

И летящий за яхтой прямо,

Загорался в глазах ребят

Самый чистый, бесстрашный самый

Солнцу радующийся взгляд.

1941^{275}

276. Снова лето

Еще со взгорья, как штыки нацелясь,

Торчат сухие, мертвые стволы.

И, словно зло оскаленная челюсть,

На мшистом склоне надолбы белы;

Еще землянок черные берлоги

Сухим быльем  с краев занесены,

Зияют в чаще по краям дороги,

Но этот лес — живой музей войны.

Уж на дрова разобраны завалы.

Природа нам союзницей была:

Она дождями гарь боев смывала,

На пепелище зелень привела.

И хутора спускаются в долину,

С угрюмым одиночеством простясь,

И жизнь полей становится единой,

И неразрывной будет эта связь.

Еще для слуха кажутся чужими

Названья сел, и путь меж ними нов,

Но Родины единственное имя

Встает, как день, над волнами холмов.

И люди здесь спешат трудом и словом

Запечатлеть во всем ее черты,

Уже навек сроднившись с краем новым

В сознании спокойной правоты.

1941^{276}

ЕВГЕНИЙ НЕЖИНЦЕВ

Евгений Саввич Нежинцев родился в 1904 году в Киеве. Учился в гимназии. С пятнадцати лет начал работать. Был табельщиком, сторожем, конторщиком, подручным слесаря. Учился в Киевском политехническом институте, на электротехническом факультете. Печататься стал с 1922 года в киевской газете «Пролетарская правда». Нежинцев давал в газету не только стихи, но и заметки на производственные темы.

В 1927 году Нежинцев закончил институт и приехал на строительство Волховской гидроэлектростанции, затем был переведен в Ленинград на должность инженера Ленэнерго. С этого времени его литературная деятельность тесно связана с Ленинградом.

Занимался поэт и переводами с украинского: переводил Т. Шевченко, И. Франко, М. Коцюбинского, современных украинских поэтов. Переводил Нежинцев также с английского и французского языков.

В 1930 году в Киеве вышел первый стихотворный сборник Нежинцева «Яблочная пристань», а в 1931 году там же — второй — «Рождение песни».

В июне 1941 года Евгений Нежинцев ушел добровольцем в отряд народного ополчения, но болезнь помешала ему отправиться на фронт. В ноябре 1941 года он слег, однако и в больнице продолжал работать над переводом повести И. Франко «Столпы общества», завершил который в конце 1941 года.

Евгений Саввич Нежинцев умер в Ленинграде от голода 9 апреля 1942 года.

277. Петит

Буква за буквой брели в набор,

В узкую щель плоскогрудых шпаций.

Осень и дождь. Невысокий забор

И ветви давно отшумевших акаций.

Годы, как литеры, шли из касс

В белые вьюги. Падали снова.

Годы верстали простой рассказ,

В кассах храня закипавшее слово.

Замерло слово. Застыло. Лежит.

Слово в свинце и свинцом перевито.

Вот почему здесь и радость, и жизнь

Набраны узким, скупым петитом.

Осень пришла, как всегда, в набор,

В мутную цепь равнодушных шпаций.

Плакала осень — лицом в забор —

В мокрых ветвях отшумевших акаций.

Вечер был слеп, да и ночь слепа —

Ночью в наборной шатался некто.

Первые гранки проспал метранпаж,

И корректуры проспал корректор.

Солнце и снег, и дождь поутру.

Редактор в поту, и очки сбиты:

По первой странице — водой из труб —

Хлынули дружно ряды петита.

По снежному полю на штурм орда, —

Черною дробью в снега впиться.

Стрелою накрест летал карандаш,

И руки в бессилье рвали страницы.

Поздно — колонн завоевана грань.

Последние строчки петит таранит.

Редактор знал:

Пропала игра.

И вещи наспех легли в чемодане.

А пули хлестали всю ночь в окно,

И люди, как кролики, жались с опаской.

На утро газетчики сбились с ног,

И пахли листы непросохшею краской.

<1929>^{277}

278. Хирург

Я весел, здоров и как будто крепок,