Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [69]

Так медленно, так нехотя жила я,

В чужую жизнь стучаться утомясь.

Ступала от удачи к неудаче,

На близкое смотря издалека,

Когда, мои пути переиначив,

Их повела холодная река.

Так палый лист уносится теченьем

Куда-то в неизвестность. И пришло

То чувство, что зовется отреченьем,

Что холодно, пустынно и светло.

У моря ветром рвало мох и камень,

И приходилось, наклонясь дугой,

Карабкаться, держась за трос руками,

Храня дыханье, сжатое пургой.

И день за днем вставали в сроках твердых —

Стремленье ветра, уровень воды,

Путь облаков и в дождемерных ведрах

Сухого снега светлые следы.

Еще в июне льды в заливе стыли

Зеленые, прозрачны и влажны,

А светлая, холодная пустыня

Взыграла всеми красками весны.

На склонах гор, коричнево-лиловых,

Горели мхи и снег сходил на нет;

Большой пустырь куражился в обновах

Болот, у неба отбиравших цвет.

И солнечными длинными ночами,

Держа от солнца руку у бровей,

Бродила я с винтовкой за плечами,

Пугая птиц в оттаявшей траве.

И многократно утверждали скалы,

Катая эхо моего ружья,

Что лишь преддверьем — искусом закала

Была вся жизнь прошедшая моя,

Что было в ней борьбы постыдно мало.

И, отступив в сознании вины,

Молчала я, и снова возникала

Над голым миром песня тишины.

Она в ушах звучала бегом крови,

Разгоряченной редкостной весной,

Она была прекрасней и суровей,

Чем гребни гор и небо надо мной.

Оплетена напевом этим длинным,

Я волю в нем услышала одну:

Огромный зов к застроенным равнинам,

Гораздо раньше встретившим весну.

И стало ясно: от него не скроешь

Себя нигде, и на краю земли

Моя судьба — такого же покроя,

Как судьбы тех — оставшихся вдали.

Мы улью одному готовим соты.

И доказал мне этой песни лад,

Что жизнь друзей и прежняя работа,

Объединясь в усилии, велят

Вернуться к ним, чтоб изменять значенье

Любых вещей по слову своему.

1935^{271}

272. История порта

В каком краю мы жили целый год!

Пришельца он встречает как врага.

Ни дерева на камне, лишь метет

Пустые горы снежный ураган.

В промерах бухты, за буреньем дна

Растаяло последнее тепло,

И облаком и поступью грозна,

Вошла зима, шагая тяжело.

Она врасплох застать пыталась нас

В палатках на пустынном берегу.

И ускореньям метя каждый час,

Пришлось дома достраивать в пургу.

В три яруса шли койки по стене, —

Тут места нет для одиноких дум;

И приходили в гости, как стемнеет,

Друзья со шхун, зимующих во льду.

И в мертвом мире вестью о живом

Звучал мотора равномерный стук,

И мастерские в трюме баржевом

Работали, как в городском порту.

А у машины сплоченная рать

Не знала слова «отдых» иль «прогул».

Для охлаждения воду набирать

Из проруби случалось нам в пургу.

Ремень порою рвался, как назло,

Покрыл одежду нефти жирный блеск,

Но свет горел и радио несло

Родные голоса из дальних мест.

И новый порт Союза, на краю

Республики, где нет еще дорог,

На право жить заявку сдав свою,

Как орден боевой, на карте лег.

Пришла весна. Закладывали мол,

И аммонал добычу брал у гор, —

И скоро первый катер в рейс пошел

Опробовать исправленный мотор.

Под криками сирены и гусей

Росло, нетерпеливей каждый час,

Большое ожидание гостей —

Гостей, хозяев порта после нас.

И вот за длинным мысом — первый дым,

Полярным морем подошли суда.

И в радости стал каждый молодым,

Каким он был, когда пришел сюда.

Основан порт. Вбегает мол в залив,

И меж судами катера снуют…

Печаль и боль, откуда ж вы взялись

При возвращению в прежнюю семью?

Тут были холод, вьюга, теснота,

Зимою вовсе не бывало дней,

Тут крепла дружба, бранью начата,

Не много дружб сравниться могут с ней.

И край, людей сближающий в беде,

Где воля крепнет, как осенний лед, —

Он входит в память, ею завладев.

В таком краю мы жили целый год….

1935^{272}

273. Мишка

Он спал на льду, на острове Мостахе.

От шума он проснулся. Вот опять

Раздался шум, и зарычала в страхе

И поднялась встревоженная мать.

И рухнула. Винтовка била прямо,

И промах невозможен в двух шагах.

Спускались люди в ледяную яму,

Собачьим лаем полнился Мостах,

Летело эхо голосов веселых,

Все подбегали Мишку поглядеть,

А к вечеру доставлен был в поселок

Зимовщикам трехмесячный медведь.

О, ворс пушистый лап коротколапых,

Наивные глаза под круглым лбом.

В нем обаянье детства проступало

Сильнее, чем в детеныше любом.

Он быстро с нами научился ладить,

Дружил с собакой, словно был щенком,

Порою разрешал себя погладить

И накормить сгущенным молоком.

В час отдыха водился с пленным всякий,

Учил его, как учат медвежат.

На положенье комнатной собаки

Привык звереныш в тамбуре лежать.

Весною он, июньским солнцем вызван,

Ушел — мы не заметили, когда —

Купаться в майну. Заблестела, брызнув,

Над прорубью студеная вода.

И псов сухих упряжка с лаем громким

Метнулась — камня крепче каждый клык;

Ремня не чуя, путая постромки,

Собаки сбились, на медведя злы.

И после, лапы врозь, на льду весеннем

Он вздрагивал и медленно стонал.

Я подле опустилась на колени,

И он в последний раз меня узнал.

Но, из-под гнета ласки подневольной

Освобождаясь, он, как только мог,

Стремясь руке ласкавшей сделать больно,

Нанес на ней зубов своих клеймо.

Я встала, понимая недоверье

Ко мне, к чужой, и не сводила глаз

С мохнатого комка, что снова зверем —

Самим собою — был в последний час.

1935^{273}

274. «Бывает, синью неба молодого…»

Бывает, синью неба молодого

Ослеплена, сомкну глаза — и вот