Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - [71]

И сердце стучит и работает дружно,

И кажется — тело — не тело, а слепок.

Которому вовсе облаток не нужно.

Но вдруг выбивает из круга, из такта,

То бурей бросает, — то мертвым лежишь.

Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то.

Кладите на стол и готовьте ножи».

Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука.

Любви и наркоза не знаю давно.

Дрожит мое сердце, и голос, и руки

При виде белеющих яблонь весной.

Я в синие ночи брожу по аллеям

И словно романтик с зарею дружу.

Я болен. Вам, доктор, должно быть виднее

Подайте мне маску. Я замер. Лежу.

И вот я застыл, как бездушная плаха,

Но брызнули слезы по впадинам щек,

Когда он спокойным, уверенным взмахом

Утихшую грудь пересек.

Сознанье уходит, качается, вертится

И пульс разрывает ритмичную цепь.

Сейчас вот рукой остановит сердце

И сердце, как вишню, раздавит ланцет.

И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен,

Сквозь бред хлороформа, метель чепухи

Хирург говорит: «Безнадежно болен.

Опасней чахотки и тифа — стихи».

<1930>^{278}

279. Мудрость

Восприняв мудрость чисел и таблиц,

Пройдя тройные рощи интегралов,

Мы вышли в жизнь,

Как в схватку корабли,

Обрывки пены бросив у причалов.

Нам стали тесны эти небеса

И ход планет казался тяжелее.

Нам другом был и Ом, и Гей-Люссак,

Декарт, Паскаль и Менделеев.

И мир был покорен и прост,

И формулам должны были поддаться

Спокойное мерцанье звезд

И душное цветение акаций.

Но в гроздьях формул потерялись мы,

Найдя не сразу наше назначенье.

Философы! — Лишь обменяли мир.

Мы — изменить должны его движенье.

<1935>^{279}

280. Очень рано

Еще над морем не светало,

Еще в горах висела мгла.

Когда украдкой пробежала

Большая капля вдоль стекла.

И теплый дождик рад стараться —

Давай шуметь по мере сил

По листьям мокнувших акаций,

По тонким столбикам перил.

И пузырями у фонтана

Пошел вздуваться и шипеть.

Пускай шумит. Еще ведь рано

И нам вставать, и птицам петь.

1939^{280}

281. Еще февраль

Еще февраль. Все окна взяты в плен.

Мороз сильней становится под вечер.

У клиники сутулится Рентген,

Тяжелый снег всё падает на плечи,

А он, старик, взойдя на пьедестал,

Так и стоит без шубы и без шляпы.

Бездушный медицинский персонал!

Ему халат накинули хотя бы.

У нас ведь вдоволь света и тепла,

А как ему, сердечному, на стуже?

…Уже давно убрали со стола

Немного запоздавший ужин.

Уже давно в палатах тишина,

Войдет сестра и свет потушит скоро.

Но время не пришло еще для сна,

Еще минуте есть для разговора.

Мечтаний долгожданная пора!

Слова идут украдкою, по-лисьи:

«Пусть болен я, но лишь один бы раз

Пройти опять по улицам Тбилиси!

Где всюду смех и солнце, и тепло…

Вы были в Грузии когда-нибудь весною?

Сосед умолк, он дышит тяжело.

«А вот у нас, над Северной Двиною…»

Стихает говор. Даже думать лень.

Бессилье. Сон. Свободен каждый атом.

И вот тогда, предлинный, словно тень,

Старик Рентген проходит по палатам.

1940?^{281}

282. Лето 1940 года

Вся в тусклом золоте заря,

И солнце тлеет еле-еле…

Июнь — в листках календаря,

А руки зябнут, как в апреле.

По крышам дач, по кровлям будок

Шумит без устали вода,

Лишь вспыхнет небо иногда

Неярким цветом незабудок.

И снова туча облегла

Отяжелевший купол неба…

И просишь чуточку тепла,

Как нищий просит ломтик хлеба.

1940?^{282}

283. Дорожный мастер

Как весело мастер дорожный живет.

Летит на дрезине и песни поет.

Качаются травы, взлетает песок,

Дрожит на шесте кумачовый флажок.

Над пеною рек, над равниной,

Как птица, мелькает дрезина.

Мосты прогремят и туннель промелькнет —

Дрезина замедлит стремительный ход.

Наш мастер проверит, как шпалы лежат.

Он камешков белых подвыправит ряд.

И снова помчится дрезина —

Полно еще в баке бензина.

Но небо темнеет, темнеет вода —

Над стрелкой зеленая всходит звезда.

И тени бледнее кругом…

Наш мастер уходит в свой дом.

Стоит под навесом дрезина —

Наверно, ни капли бензина.

1940^{283}

284. Опять нет писем

Висят кувшины на заборе,

Рябина плещет на ветру,

И ягод огненное море

Ведёт весёлую игру.

На опустевшие балконы

Ложатся сумерки и тьма,

И ходят мимо почтальоны,

И нет по-прежнему письма.

Как будто ты забыла имя,

И номер дома, и число,

Как будто листьями сухими

Дорогу к сердцу занесло…

1940^{284}

285. Последний день в ЦПКиО

Свежеет ветер, всё сильней

Раскосый парус надувая.

И руки тонкие ветвей

Подолгу машут, с ним прощаясь.

Под птиц печальный пересвист

Идем, счастливые, с тобою.

На солнце пожелтевший лист

Летит, мелькая над водою

Прохладой осени дыша,

В последний раз теплом порадуй.

И в шубах дремлют сторожа,

Склоняясь у обнаженных статуй.

1940^{285}

286. Первая скрипка

Замолкла скрипка у окна,

И звуки растерялись странно,

И золотая тишина

Проплыла облаком нежданным.

И только билась под смычком

Давно отыгранная песня.

И падал день, как я, ничком,

И сердцу становилось тесно.

Оставь смычок, оставь футляр

И эту скрипку вековую, —

Тебя восторженный пожар

Осенних листьев зацелует.

И с ним метаться и лететь

Под дудочку, под зов свирели,

И падать в желтую метель

Веселой песней на панели.

1940^{286}

287. Вторая скрипка

Как скрипки первое держанье,

Как робкий взлет и стон смычка —

Уже коснулось увяданье

Рукой серебряной виска.

Осенний лист устало кружит,

Ты падал с ним и с ним лети.

Но мне ль под шелест желтых стружек

О прежней удали грустить?

Рябин пылающие бусы

Ворвались гроздьями в окно.

И перелив осенних музык