Советская поэзия. Том второй - [30]

Здесь ты радовалась со мною,

Молодела и горевала.

А отныне все по-иному:

День дотлеет, и год промчится,

Постоялец прибьется к дому,

Да хозяин не постучится.

24 ноября 1944 г.

МАРГАРИТА АЛИГЕР (Род. в 1915 г.)

^{48}

Человеку в пути

«Я хочу быть твоею милой…»

Я хочу быть твоею милой.

Я хочу быть твоею силой,

свежим ветром,

насущным хлебом,

над тобою летящим небом.

Если ты собьешься с дороги,

брошусь тропкой тебе под ноги, —

без оглядки иди по ней.

Если ты устанешь от жажды,

я ручьем обернусь однажды, —

подойди, наклонись, испей.

Если ты отдохнуть захочешь

посредине кромешной ночи,

все равно — в горах ли, в лесах ли, —

встану дымом над кровлей сакли,

вспыхну теплым цветком огня,

чтобы ты увидал меня.

Всем, что любо тебе на свете,

обернуться готова я.

Подойди к окну на рассвете

и во всем угадай меня.

Это я, вступив в поединок

с целым войском сухих травинок,

встала лютиком у плетня,

чтобы ты пожалел меня.

Это я обернулась птицей,

переливчатою синицей,

и пою у истока дня,

чтобы ты услыхал меня.

Это я в оборотном свисте

соловья.

Распустились листья,

в лепестках — роса.

Это — я.

Это — я.

Облака над садом…

Хорошо тебе?

Значит, рядом,

над тобою — любовь моя!

Я узнала тебя из многих,

нераздельны наши дороги,

понимаешь, мой человек?

Где б ты ни был, меня ты встретишь,

все равно ты меня заметишь

и полюбишь меня навек.

1939

«Люди мне ошибок не прощают…»

Люди мне ошибок не прощают.

Что же, я учусь держать ответ.

Легкой жизни мне не обещают

телеграммы утренних газет.

Щедрые на праздные приветы,

дни горят, как бабочки в огне.

Никакие добрые приметы

легкой жизни не пророчат мне.

Что могу я знать о легкой жизни?

Разве только из чужих стихов.

Но уж коль гулять, так хоть на тризне,

я люблю до третьих петухов.

Но летит и светится пороша,

светят огоньки издалека;

но, судьбы моей большая ноша,

все же ты, как перышко, легка.

Пусть я старше, пусть все гуще проседь, —

если я посетую, — прости, —

пусть ты все весомее, но сбросить

мне тебя труднее, чем нести.

1946–1954

На восходе солнца

Первый шорох, первый голос

первого дрозда.

Вспыхнула и откололась

поздняя звезда.

Все зарделось, задрожало…

Рассвело у нас…

А в Америке, пожалуй,

сумерки сейчас.

Но, клубясь по всей Европе,

отступает ночь…

Новый день зарю торопит, —

ждать ему невмочь!

Мы с тобой стоим у входа

завтрашнего дня.

Ощущение восхода

молодит меня.

Так на том и благодарствуй,

ранняя заря,

утреннее государство,

родина моя!

1948

Двое

Опять они поссорились в трамвае,

не сдерживаясь, не стыдясь чужих…

Но, зависти невольной не скрывая,

взволнованно глядела я на них.

Они не знают, как они счастливы.

И слава богу! Ни к чему им знать.

Подумать только! — рядом, оба живы,

и можно все исправить и понять…

1956

«Милые трагедии Шекспира!..»

Милые трагедии Шекспира!

Хроники английских королей!

Звон доспехов, ликованье пира,

мрак и солнце и разгул страстей.

Спорят благородство и коварство,

вероломство, мудрость и расчет.

И злодей захватывает царство,

и герой в сражение идет.

Эти окровавленные руки,

кубки с ядом, ржавые мечи,

это — человеческие муки,

крик души и жалоба в ночи.

Заклинанья и тоска о чуде,

спор с судьбой и беспощадный рок,

это только люди, только люди,

их существования урок.

Неужели и мои тревоги,

груз ошибок и душевных мук,

могут обратиться в монологи,

обрести высокий вечный звук?

Неужели и моя забота,

взлеты и падения в пути

могут люто взволновать кого-то,

чью-то душу потрясти?

То, что смутной музыкой звучало,

издали слышнее и видней.

Может, наши участи — начало

для грядущих хроник наших дней.

Солона вода, и хлеб твой горек,

труден путь сквозь толщу прошлых лет,

нашего величия историк,

нашего страдания поэт.

Только б ты не допустил ошибки,

полуправды или лжи,

не смешал с гримасами улыбки

и с действительностью миражи.

Человек, живой своей судьбою

ты ему сегодня помоги,

не лукавь и будь самим собою,

не обманывайся и не лги.

Не тверди без толку: ах, как просто!

Ах, какая тишь да гладь!

А уж если ты такого роста,

что тебе далеко не видать,

не мешай в событьях разобраться

сильным душам, пламенным сердцам.

Есть многое на свете, друг Горацио^{49},

что и не снилось вашим мудрецам.

1959

«Я все плачу — я все плачу…»

Я все плачу — я все плачу —

плачу за каждый шаг.

Но вдруг — бывает! —

я хочу пожить денек за так.

И жизнь навстречу мне идет,

подарки дарит мне,

но исподволь подводит счет,

чтоб через месяц, через год

спросить с меня вдвойне…

1959

По ком звонит колокол

Как странно томит нежаркое лето

звучаньем, плывущим со всех сторон,

как будто бы колокол грянул где-то

и над землей не смолкает звон.

Может быть, кто-то в пучине тонет?

Спасти его!

Поздно!

Уже утонул.

Колокол…

Он не звонит, а стонет,

и в стоне его океанский гул,

соль побережий и солнце Кубы,

Испании перец и бычий пот.

Он застит глаза, обжигает губы

и передышки мне не дает.

Колокол…

Мне-то какое дело?

Того и в глаза не видала я…

Но почему-то вдруг оскудела,

осиротела судьба моя.

Как в комнате, в жизни пустынней стало,

словно бы вышел один из нас.

Навеки…

Я прощаться устала.

Колокол, это в который раз?

Неумолимы твои удары,

ритмичны, рассчитанны и верны.

Уходят, уходят мои комиссары,

мои командиры с моей войны.

Уходят, уходят широким шагом,

настежь двери, рубя концы…

По-всякому им приходилось, беднягам,

но все-таки были они молодцы!

Я знаю, жизнь ненавидит пустоты