Советская поэзия. Том второй - [22]

И лес растет.

И я не я, а дерево прямое.

— Стань для меня ручьем! —

И он течет

И родниковой влагой корни моет.

— Стань иволгой! —

И ты в певучий плен

Сдаешься мне в урочище еловом.

— Стань соловьем! —

И серебро колен

Рассыпано по зарослям ольховым.

— Стань ландышем! — Пожалуйста! — И я,

Простившись и с тобой и со стихами,

Меняю сразу форму бытия

И для тебя в траве благоухаю!

И тихо говорю тебе: — Нагнись! —

Гляжу в глаза, в которых нет испуга.

Молю кого-то высшего: — Продлись

Свидание цветка с дыханьем друга!

Я — лес, я — ландыш, я — ручей, я — клен,

Я — иволга, я — ты в каком-то роде!

Когда по-настоящему влюблен,

Тебе доступно все в родной природе!

1966

Дороховы

Цвет черемухи пахнет порохом,

Лебединые крылья в крови.

Уезжает четвертый Дорохов,

Мать родимая, благослови!

Первый пал у Смоленска, под Ельней,

Не напуганный смертью ничуть,

В тишину запрокинув смертельно

Свой пшеничный, смеющийся чуб.

А второй — где отыщешь останки?

Подвиг мужествен, участь горька,

Стал он пеплом пылающим в танке

И героем в приказе полка.

Третий Дорохов в рукопашной

На окопы фашистов шагнул.

Как ветряк над рязанскою пашней,

На прощанье руками взмахнул.

Что с четвертым? И он, бездыханен,

В госпитальной палате лежит.

Нагибаются сестры: — Ты ранен? —

Но четвертый… четвертый молчит.

Ходит Дорохова и плачет,

Ходит, плачет и ждет сыновей.

Никакая могила не спрячет

Материнских тревог и скорбей.

И лежат в позабытой солонке,

Тяжелее надгробий и плит,

Пожелтевшие похоронки,

Где одно только слово: убит.

Чем утешить тебя, моя старенькая,

Если ты сыновей лишена?

Или тем, что над тихою спаленкою

Снова мирная тишина?

Знаю, милая, этого мало!

Нет их! Нет! Свет над крышей померк.

Для того ли ты их поднимала,

Чтобы кто-то на землю поверг?

Ты идешь с посошком осторожно

Вдоль прямого селенья Кривцы.

Под ногами звенит подорожник,

Осыпая лиловость пыльцы.

1959

Тепло ль тебе?

Тепло ль тебе, вечер, ходить по земле босиком?

Не зябко ль? Не дать ли чего-нибудь на ноги, милый?

Ты будешь сегодня всю ночь пастухом,

А стадо твое — светлый месяц и звезды в заливе.

Бери кнутовище и хлопай веселым кнутом,

Чтоб знали коровы, жующие вику,

Что звезды имеют дела с пастухом,

И мирно пасутся, и нет бестолкового крику!

Тепло ль тебе, вечер? Росою покрылась трава.

От речки туман подымается белобородый.

А где-то во ржи возникают простые слова,

И входят без шума и в душу и в сердце народа.

Ты где прикорнёшь? В камыше, в шалаше, на мосту,

На сером настиле парома, пропахшего потом лошадным?

Трава луговая вздыхает легко: — Я расту! —

И небо весь луг обнимает объятьем громадным.

Тепло ль тебе, вечер? Возьми-ка тамбовский зипун,

Зайди на конюшню, приляг и поспи на попонах.

— Зачем мне зипун? Не озябну! Нагреет табун,

Упарюсь в пастушьих бегах и заботах о звездах и конях!

1971

Микула

Егору Исаеву

Не за стеною монастырской

Микула сошку мастерил,

А на равнине богатырской,

Где ворон каркал и парил.

Бесхитростен был сельский витязь,

Он черный хлебушек кусал.

Он валунам сказал: — Подвиньтесь! —

Да приналёг и сдвинул сам.

И все дела! И конь саврасый

Борзо пошел по борозде.

Без норова, без разногласий,

Отлично знал он, в чьей узде.

И затяжёлила земелька,

Глянь — и налился колосок.

И вот уже дурак Емелька

На печку русскую залег.

Сказал: — А ну, лети, родная! —

И полетела печь, как пух.

Не печь — кибитка удалая,

А в ней огонь и русский дух.

Жалейки, дудки и свирелки,

Все появилось на Руси.

И гусли, и игра горелки,

И бабы царственной красы.

Стоял Микула и не верил,

Что столько жизни от сохи.

Хмелел и целовал деревья,

Случалось, даже пел стихи!

В нем пахарь уживался с воином,

Покоя не было кругом.

Он с пашней управлялся вовремя

И вовремя кончал с врагом.

Друг! Не хвались, что ты из Тулы,

Что ты механик и Левша!

Ты от сохи и от Микулы,

Ты Селянинова душа!

16 ноября 1972 г.

БОГДАН ИСТРУ (Род. в 1914 г.)

С молдавского

^{37}

«Вскормлен я землей отеческой…» Перевод В. Соколова

Вскормлен я землей отеческой,

Словно дуб с глубокими корнями.

Силы нет такой, что вырвала б

Из земли меня, свалив ветрами.

Песни мира я по капельке

Собираю бережно и верно,

Чтобы с братьями и сестрами

Поделиться ими откровенно.

Пусть слова мои не мечутся,

Словно необъезженные кони,

Пусть бурлит в них изобильная

Радость родины в весеннем звоне.

Пусть звучат в них гулы тракторов,

Песни трактористов загорелых,

Пусть качаются в них шелесты

Золотистых нив,

Колосьев зрелых.

Пусть девчата, парни шепчут их

В час, когда, известно, третий лишний,

В час, когда у них в свидетелях

Только звезды, родники да вишни.

Вскормлен я землей отеческой.

Из ее груди живые соки

По стволу стиха вздымаются,

И крепчают ветви, крепнут строки.

Но порой в мой голос праздничный

Ноты вкрадываются иные.

Вижу кровь на нивах родины,

Лица, не забытые и ныне.

Люди те, в лаптях и рубище,

Как солдаты, спят в сырой земле,

Их борьба и их страдания

Будут жить в веках, живут во мне.

Мысль о них как вдохновение:

К делу — от зари и до зари.

Над межой склоняюсь низко я,

Подношу к губам комок земли.

Эту землю кладом сделаем,

Свой святой прокладывая путь.

Умерших лицом к грядущему,

Предков наших можно ль обмануть!

1956

Подсолнух Перевод В. Соколова

Зовется подсолнухом потому,

Что очень уж нравится солнце ему.

Влюбился и смотрит себе против света.