Советская поэзия. Том второй - [10]

И прянул лось. Метнулась голова.

Под ним кустарник затрещал, затрясся.

И мчался лось, касаясь зыбунов едва, —

и убежал. И спасся.

На человека человек напал,

врасплох застигнутый — солдатом стал.

В беспамятстве стонало все кругом,

рвались снаряды, пуль светились трассы…

Солдат пошел вперед

И встретился с врагом —

и победил. И спасся.

1955

Сыну

Все можно в жизни поменять, все можно:

на кенаря — коня, на посох — дом.

Все можно потерять неосторожно —

рассудок, время и друзей притом.

Все можно позабыть — нужду, и горе,

и клевету, и первую любовь.

Все можно дать взаймы на срок —

и вскоре и хлеб и деньги возвратятся вновь.

Хочу в тебе найти единоверца,

чтоб к внукам шла связующая нить:

Отечество,

как собственное сердце,

нельзя забыть, дать в долг иль заменить!

1959

«Я возвратился к самому себе…»

А. Н. Макарову

Я возвратился к самому себе —

и чудится: крыльцо с навесом низким,

и дым отечества в печной трубе

блаженно пахнет хлебом материнским;

сыпь ржавчины осела на скобе,

вздох, затаенное движенье двери…

И я стою, своим глазам не верю —

я возвратился к самому себе!

А в бездне памяти — таежный страх,

и теплятся зрачки на трассе хлипкой,

и торжествуют, домогаясь благ,

лжецы с демократической улыбкой.

И вот — благодарение судьбе! —

оболганный, отторгнутый когда-то,

держу и плуг, и автомат солдата —

я возвратился к самому себе.

В лесу деревья узнают меня,

тут земляника на прогретом склонце

выглядывает из травы, маня,

налитая целебной плазмой солнца;

в полях дивлюсь пчелиной ворожбе,

конь дружелюбно ржет на изволоке,

вновь меж людьми и мною биотоки —

я возвратился к самому себе.

Все, все во мне органно, как в борьбе,

раскованно, как в пору ледохода,

и словно плодоносит, как свобода, —

я возвратился к самому себе.

1956–1963

Из стихов о Пушкине

Ни близких, ни друзей, ни слуг.

Ночь ломится. И звезды тьму прогрызли,

И две свечи горят остро, как мысли,

раскрыто зренье, и разомкнут слух.

И вновь строка — тропа бегущих дум —

пресеклась. Образ слеп. Свершенья наги.

И белая депрессия бумаги

в оторопелых фразах… Он угрюм.

И вновь в тиши ознобной пять голов,

все неотступней наважденье мреет:

…веревки рвутся — Муравьев, Рылеев,

Каховский заживо упали в ров.

Как истерично генерал кричит:

«Скорей их снова вешайте! Скорее!»

О, палачом поддержанный Рылеев, —

твой голос окровавленный звучит

сквозь барабан и сквозь кандальный лязг:

«Так дай же палачу для арестантов

твои — взамен веревок — аксельбанты,

чтоб нам не умирать здесь в третий раз».

А было утро, солнца был подъем!

Веревки даже сгнили в этом царстве,

тут казнь — пример, тут каторга — лекарство,

свобода в паре с дышлом под кнутом.

Ни жить, ни петь, ни говорить, ни спать…

К рисункам со строки перебегает

перо — и виселица проступает,

и петли — окна в смерть… Их пять, их пять

повешенных, и рядом, словно вздох,

приписка — шепотом: «И я бы мог…»

1970

МАКСИМ ТАНК (Род. в 1912 г.)

С белорусского

^{17}

На косогоре Перевод Я. Хелемского

На косогоре избы батраков,

Подпертые заборами,

Голодом,

Ожиданием перемен,

Стоят, надвинув дырявые картузы стрех.

Кто-то швырнул им

Серебристый грош месяца,

Но он не задержался

И зазвенел где-то

На самом дне их нужды.

О, как темна «Восточных кресов» ночь!

Одни пожары в ночь такую видишь.

1930

«Придем мы, деревня, твои дудари…» Перевод И. Сельвинского

Придем мы, деревня, твои дудари,

Не с нищенской песнею к дому, —

Смычком золотистым на струнах зари

Сыграем совсем по-другому.

Присядем тогда мы на новый порог

С веселым и ясным обличьем,

Хоть многих певцов средь этапных дорог

Уже никогда не отыщем.

Ты свесишь чуприну соломенных стрех

Под шум вековечного бора,

И выплывут звезды на синий ночлег,

На синие с черным озера.

И кинут серебряный невод на дно,

В рыбачьи глубокие тони,

Где трепетный месяц в речушке родной,

Захлестнутый волнами, тонет.

Тогда и дорогу, и старый погост,

И этот синеющий вечер,

И песню родную пригоршнями звезд

Осыплет октябрьский ветер.

Исчезнут туманы с дорог и низин,

Платок свой накинет, играя,

На царственный гребень сосновых вершин

Стыдливо заря молодая.

Придем мы, деревня, твои дудари,

Не с нищенской песнею к дому, —

Смычком золотистым на струнах зари

Сыграем совсем по-другому.

1936

«Вы спрашиваете…» Перевод Я. Хелемского

Вы спрашиваете — чем я могу быть полезен,

Если не умею стоять на голове,

Забавлять и смешить публику,

Ходить по канату под куполом цирка,

Прикидываться, что не вижу преступлений

и подлости?

Простите, напрасно я вас потревожил,

Я — человек, умеющий делать

Только простейшие вещи —

Из горстки земли выращивать хлеб,

Из сердца — песни.

1939

Новая весна Перевод Д. Самойлова

Только что схлынут потоки

С горок, со склонов, с бороздок,

Только попотчуют соком

Нас молодые березы —

Труд начинается сразу

С утренних зорь до вечерних.

С машинно-тракторной базы

Едут с горючим цистерны.

Пьют из них мощные кони —

Тракторы, автомобили,

Будто их на перегоне

Пыль и жара утомили.

Снова по пашне просторной

Двинутся тракторы с громом,

Чтобы отборные зерна

Жирным прикрыть черноземом.

Радостно сердцу, что рано

Слышны под небом весенним

Звуки колхозного стана,

Звуки труда и веселья.

Радостно вешней порою,

Пот вытирая соленый,

Поле послушать ночное,

Песни и смех отдаленный.

Веет от угольев жаром,

Гаснут зарницы в полете,

Где-то засветятся фары,