Совершенно не обязательные смерти - [17]

– Меня зовут Уна Нун.

Какой теплый у нее голос. Я смотрю на Уну, не моргая.

– Ты новенькая? – продолжает она. – Я тоже. Недавно приехала из Франции.

Она все еще улыбается. Голос у нее низкий и чистый, вкрадчиво мягкий. Он обволакивает, словно облако, подавляя волю. Я напрягаю мышцы лица, чтобы показать зубы. Надеюсь, сойдет за улыбку.

Как она поняла, что я новенькая? Что меня выдало? Как вообще выглядят новенькие? Украдкой бросаю взгляд на свои ботинки. Вроде довольно потертые.

У Уны из Франции большие шоколадные глаза и нежная темная кожа. Она даже ниже меня и Кэтлин, а ведь в нас всего полтора метра росту. Уна смотрит на меня сквозь пушистые ресницы. Волосы у нее густые и волнистые. Она девушка с пышными формами, но шея у нее тонкая, можно пальцами обхватить. Почему-то я чувствую желание ее защитить. Я хочу заботиться об Уне, прятать у нее под кроватью баночки с секретиками. Хочу предостеречь ее. Это опасное место. Здесь повсюду маленькие трупы и пустые гнезда.

Уна рассказывает мне о Франции и о переезде в Ирландию, делится первыми впечатлениями о Баллифране. Ей по душе местные пейзажи. У них за домом пруд, ее отец там рыбачит, а Уна плавает. Вода теплая по сравнению с температурой воздуха. Услышав это, я вскидываю бровь – на мне два свитера и теплое пальто. В такую погоду «теплее воздуха» не значит «теплая».

– А вот и нет, – говорит Уна и кладет руку мне на локоть. – Тебе стоит как-нибудь попробовать.

– Звучит неплохо, – почти искренне отвечаю я.

Уна умеет убеждать. Она такая дружелюбная, особенно на фоне угрюмых и неприветливых баллифранцев. Не хочу, чтобы ее теплая улыбка разбилась об их холодный прием. Почему-то в присутствии Уны во мне крепнет уверенность в своих силах. В моей жизни появилась маленькая очаровательная француженка, которой я должна подставить плечо. Ради нее я стану общительной, буду здороваться с людьми и вести себя нормально. И никогда не заговорю о барсуках.

– Уна ведь не французское имя? – Подозреваю, я далеко не первая, кто это замечает.

– Я наполовину ирландка. Моя мама из Франции, а отец отсюда…

Она говорит «отьец», как француженка из какого-нибудь мультфильма. И это до невозможности мило. Интересно, у нее есть запасная ручка?

– Мы переехали сюда, потому что здесь больше места. Мы хотим быть свободными. Во Франции с этим… проблемы.

Я не понимаю, о чем она говорит. Может, они гугеноты? Или нудисты? Потом меня осеняет, что речь, скорее всего, идет о расизме. Я не знаю, каково быть темнокожей во Франции. Да и в Ирландии, если уж на то пошло.

– Какие проблемы? – спрашиваю я.

Рука Уны все еще лежит на моем локте. Она мягкая и теплая. Это приятная тяжесть. Я смотрю на ее пальцы и медленно сглатываю.

Уна какое-то время пристально глядит на меня, а потом принимается рассказывать о людях, которые не понимают ирландскую культуру, о том, что ее мать – художница и для творчества ей нужно дикое место с выразительным пейзажем. Что-то беспокоит меня в ее манере строить фразы. Они звучат неестественно по сравнению с тем, что Уна говорила раньше на другом языке, которым она владеет практически идеально. Дело не в словах, но в том, что слышится за ними. Как будто теперь Уна прикладывает усилия, чтобы их произнести.

Шоколадные глаза встречаются с моими, и я вижу в них вкрапления синего.

Она называет свою маму «художницей», не «художником».

И снова улыбается мне.

Я хочу, чтобы мы стали подругами.

– Мы тоже недавно сюда переехали. Мама вышла замуж за Брайана. Он из Баллифрана, как и твой папа.

– Я слышала о Брайане, – говорит Уна. Разумеется, она слышала. Потому что он местная знаменитость, а еще суровый человек. – Ты живешь в…

– Замке, – неловко заканчиваю я.

Невозможно сообщить о том, что ты живешь в замке, и не показаться при этом титулованной засранкой. Хотела бы я убежать и спрятаться где-нибудь с моими пакетиками с солью и остатками гордости. Но бежать некуда. Даже до моего огромного замка нужно ехать в автобусе. Да, мне не помешал бы личный самолет. Или Хиггинс, которого можно в случае чего позвать на помощь.

Когда начинаются уроки, я вздыхаю с облегчением. Потом понимаю, что рано обрадовалась. Нас очень мало, из-за этого приходится больше общаться. Отвечать на вопросы. Если кто-нибудь болтает или передает записки, остальные обязательно замечают. Уну ребята из Баллифрана встретили гораздо теплее, чем нас с Кэтлин, и я прекрасно понимаю почему. Она луч солнца в человеческом обличье. Во время ланча они сразу принимают ее в компанию. В чем же секрет? Может, в том, чтобы быть милой и не пытаться ничего из себя строить? И со мной они сегодня гораздо приветливее, чем на прошлой неделе. Фиахра, благослови, Господь, его бездонный желудок, даже хвалит мой сэндвич. Я отдаю ему половину, и он заглатывает ее в два счета. В памяти всплывают слова Лейлы о четвертом брате. Я невольно вздрагиваю.

Хотела бы я, чтобы Кэтлин была здесь. И чтобы у меня в кармане лежали лист дуба или пара ягод рябины. Мысленно одергиваю себя. Это все больные фантазии. Я не могу позволить своей сущности просочиться наружу, пока я в школе одна. Нам и так здесь непросто. Я должна постараться. Или хотя бы попытаться.