Совершая убийство, или Политическая экономия прав животных - [33]

Член правления НАЗИЖ доктор Эдвард Уолш в 2000 году назвал AEPA невероятно робким [125]. Критикуя степень строгости приговоров по данному закону, Уолш утверждал, что законодательство должно содержать более ясное и однозначное послание, чётко определяющее терроризм в животноводстве как отдельный вид преступления, требующего особого правового подхода и ужесточения наказания. Хотя Уолш рассматривает терроризм против животноводческих предприятий на примере убийства работающих в этой индустрии людей (чего в реальности никогда не случалось), он также считает терроризмом «акционизм и мелкие правонарушения», в том числе закидывание тортами, и настаивает, что подобные действия должны резко осуждаться государством, а суровые наказания за них должны быть чётко обозначены в законе.

Проблема логики Уолша в том, что практически ни один закон не остановит акций подпольных активистов, например, членов Фронта освобождения животных. Как отмечает журналист Уилл Портер, участники акций ФОЖ в курсе, что их действия незаконны, но продолжают демонстрировать, что не остановятся, несмотря на правовые нормы [126]. Поэтому способность закона предотвратить преступления, за которые предусмотрены наказания, становится довольно сомнительной. Вместо этого закон превращается в удобный способ защиты интересов собственников путём усугубления криминализации действий, которые уже запрещены другими законами (например, нарушение границ владения, оскорбления или нападения). Поттер пытается донести, что законы вроде AEPA и его строгого братца, закона «О защите животноводческих предприятий от терроризма», принятого в 2006 году, на самом деле оказывают большее давление на «активистов, действующих открыто и в рамках закона». Отголоски тех же идей можно найти в тексте Уолша об AETA, где он заявляет, что «сама наша культура стала заложницей терроризма, вдохновлённого защитой прав животных». Он также говорит, что обеспокоен не «разумными и сострадательными людьми», заинтересованными в заботе о животных, а теми, кто пытается переосмыслить, «что значит быть животным», и теми, кто «совершает акты вандализма, защищая радикальную философию, которая стремится к этическому равенству всех животных и основана на презрении к людям как фундаментальном принципе». Уолш явно неслучайно смешивает зоозащитников, совершающих насильственные действия, и активистов, придерживающихся тактики ненасилия, хотя бы частично разделяющих их убеждения. Заклеймив всех, кто поддерживает борьбу за права животных, как террористов, презирающих человечество, Уолш одним махом эффективно маргинализирует весьма неоднородное движение целиком. Эффективность подобной маргинализации нельзя недооценивать, поскольку с её помощью можно пресечь даже законные действия или требования.

Хотя Уолш использует понятие «террорист» повсеместно в своей работе, интересно, что он писал её до событий 11 сентября 2001 года. В атмосфере массовой истерии в США после событий 9/11 и объявления «войны с терроризмом» термин «террорист» стал намного более политически окрашенным. Крепкий братец AETA — закон «О защите животноводческих предприятий от терроризма» 2006 года — ухватился за эти настроения. Законопроект продвигали промышленные группы, корпорации и ультраконсервативные сенаторы-республиканцы, в том числе Сэм Браунбэк, Джеймс Инхоф и Рик Санторум. Следует отметить, что законопроект не был исключительно прерогативой консерваторов: калифорнийская либералка Диана Файнстайн также выступила его соавтором из-за угроз в адрес экспериментаторов над животными в её родном штате [127].

Целью AETA, как и AEPA, было квалифицировать правонарушения против предприятий животноводства как «терроризм». Однако опасения вызывает, что именно подразумевается под «терроризмом». Как отмечает Уилл Портер в своём комментарии к законопроекту [128], AETA определяет «вмешательство в деятельность предприятия животноводства» как террористический акт. Этого, в сочетании с умышленным нанесением ущерба или уничтожением имущества, достаточно, чтобы быть наказанным по данному закону. «Ущерб», однако, может трактоваться довольно широко. Если в преамбуле упоминается только ущерб в общем смысле, то в части санкции встречается фраза «экономический ущерб» и конкретно говорится об упущенной выгоде, в том числе увеличении расходов в результате «угроз, актов вандализма, повреждения имущества, нарушения границ владения, преследования или запугивания».

Проблема здесь, подчеркивает Поттер, в пункте «упущенная выгода»:

«Этот пункт, “упущенная выгода”, будет всплывать не только в случае преступлений против собственности, но и в любой другой деятельности вроде неофициальных расследований или сообщений о нарушениях. Её также можно применить к кампаниям ненасильственного гражданского сопротивления, например, блокированию дверей лабораторий, где проводятся сомнительные эксперименты над животными. Это не террористические акты. Это активизм в действии. Бизнес существует, чтобы зарабатывать деньги, и если активисты хотят изменить бизнес-процессы, они должны сделать эти процессы убыточными. На этом принципе были основаны акции гражданского неповиновения в закусочных