Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений - [156]

3. Признание значимости измерений пространства и времени, а также наличия реальных географий социального действия, реальных (наряду с метафорическими) территорий и пространств власти, которые приобретают принципиальное значение в качестве организующих сил геополитики капитализма и в то же время выступают локусами бесчисленных различий и инаковости, которые должны быть поняты в рамках как собственной логики, так и общей логики капиталистического развития. Исторический материализм наконец начинает воспринимать всерьез свою географию.

4. Историко-географический материализм является бесконечным и диалектическим способом исследования, а не закрытым и стабильным корпусом интерпретаций. Метатеория является не постулированием всеобщей истины, а попыткой найти общий язык с теми историческими и географическими истинами, которые характеризуют капитализм как в целом, так и в его текущей стадии.

Глава 27. Зеркала трескаются и оплавливаются по краям

Один крупный американский девелопер сказал архитектору Моше Сафди: «Мы ощущаем завершение постмодернизма. Для проектов, которые должны быть готовы в ближайшие пять лет, мы сейчас рассматриваем новые архитектурные атрибуты». По словам Сафди, это было сказано «с непосредственностью производителя одежды, который сообщает вам, что не хочет ограничиваться серией синих пальто, когда в ходу красные». Возможно, именно по этой самой причине Филип Джонсон сосредоточил все свое немалое влияние на новом движении «деконструктивизма» со всем его высоколобым обращением к теории. Если здесь во главе процесса становятся девелоперы, то могут ли отставать от них философы и теоретики литературы?

19 октября 1987 года кто-то заглянул за зеркальные отражатели экономической политики США и, ужаснувшись увиденному, поверг мировой фондовый рынок в такой страшный кризис, что примерно треть номинальной стоимости активов во всем мире была списана за каких-то несколько дней (см. табл. 11.2). Это событие вызвало мучительные воспоминания о 1929 годе и подтолкнуло большинство финансовых корпораций к мерам жесткой экономии, а кое-кого – к поспешным слияниям. Состояния, которые делались за одну ночь молодыми, агрессивными и безжалостными трейдерами в гиперпространстве мгновенных финансовых сделок, растаяли еще быстрее, чем были сколочены. Экономика New York City и других крупных финансовых центров оказалась под угрозой резкого падения объемов торговли. Однако странным образом все это не затронуло остальной мир. «Разные миры» – гласил заголовок статьи в Wall Street Journal, где сравнивался «пугающе беспристрастный» взгляд с Мэйн-стрит[106] с позицией Уолл-стрит. «Последствия краха – это история двух культур, обрабатывающих разную информацию, оперирующих разными временны́ми горизонтами, видящих разные сны… Финансовое сообщество, живущее одной минутой и торгующее за компьютером, использует один набор ценностей», в то время как «остальная Америка, живущая десятилетними циклами, покупающая и владеющая собственностью, имеет другой код», который можно назвать «этикой тех, кто держит в руках лопату».

Мэйн-стрит может считать свое безразличие обоснованным, поскольку жесткие прогнозы, связанные с последствиями биржевого краха, пока не воплотились в жизнь. Однако зеркала нарастающей долговой нагрузки (домохозяйств, корпоративной, правительственной) продолжают действовать в сверхурочном режиме (см. рис. 9.11). Влияние фиктивного капитала достигло еще большей гегемонии, чем прежде. Он создает собственный фантастический мир сенсационных бумажных состояний и активов. Там, где прекратилась товарная инфляция 1970-х годов, на смену ей шла инфляция активов, пока денежная масса, вброшенная на рынки, чтобы отразить крах октября 1987 года, проделывала свой путь сквозь экономику, чтобы спустя два года запустить восстановление занятости и товарной инфляции. Долги были реструктуризированы и завращались с еще большей скоростью, создав совокупный эффект откладывания кризисных тенденций капитализма на XXI век. Однако трещин в зеркальных отражателях экономического механизма предостаточно. Американские банки списывают миллиарды долларов плохих долгов, правительства объявляют дефолты, международные валютные рынки находятся в постоянном волнении.

На философском фронте деконструктивизм перешел к обороне в связи с противоречиями по поводу нацистских симпатий Хайдеггера и Поля де Мана[107]. Тот факт, что вдохновитель деконструкции Хайдеггер столь упорно сохранял приверженность нацизму, а один из самых выдающихся практиков деконструктивизма Поль де Ман имел столь темное прошлое с антисемитскими писаниями, оказался немалым конфузом. Обвинение деконструкции в неофашизме само по себе не представляет интереса, однако обвинения заслуживает то, каким способом ведется защита деконструкции.

Например, Хиллис Миллер [Miller, 1988], защищая «отвратительные» экзерсисы де Мана, апеллирует к «фактам» (позитивистский аргумент), к принципам справедливости и рациональности (либеральный гуманистический аргумент) и к историческому контексту (историко-материалистический аргумент). Ирония здесь, конечно, в том, что Хиллис Миллер по частям почерпнула эти аргументы из работ других авторов. При этом Рорти доводит до логического завершения собственную позицию, декларируя, что политические мнения великого философа стоит воспринимать всерьез не более, чем саму философию (которая вообще едва ли серьезна), а любое соотношение между идеями и реальностью, моральными позициями и философскими сочинениями является чисто случайным. Очевидная безответственность такой позиции почти столь же компрометирует, как и те грехи, вокруг которых ведется весь спор.