Сорок третий - [120]

— Пришли. — Стоя в одном белье, дед отпирает дверь.

Окна завешены, горит каганец. По хате, охая, ходит бабка.

— Ох, мои вы детки... В такие годы мыкаться на чужбине.

Мите нравится дедова хата. В первой ее половине, где теперь сидят хлопцы, все на крестьянский манер — большая, побуревшая от копоти печь, деревянные лавки, связки лука на шестке под потолком. Зато в другой, чистой комнате стоит никелированная кровать, стулья с изогнутыми спинками. Стол там застлан белой скатертью, передняя стена сплошь завешана фотокарточками в старомодной оправе.

Бабка тем временем ставит перед хлопцами по глиняной миске борща. Улучив момент, когда она выходит в кладовку, Лобик вполголоса сообщает деду:

— Павла ранили в ту ночь, как был у тебя. Самолетом доставили в Москву.

На лице старика ни одна морщинка не дрогнула.

— Чуяло мое сердце. Неспроста сволочь эта, Князев, дня три из хаты не вылазил. Выслеживал, вынюхивал.

— Мы кокнем Князева! — вдруг загорается Лобик.

— Сиди уж лучше. Ты кокнешь! Найдет свое без тебя.

О том, что его трясли немцы, допытывались о сыне, дед и словом не обмолвился. Ни тогда, когда хлопцы уходили в лес, ни теперь.

Ночуют Митя с Лобиком в хлеву на сеновале. Сена дед набил под самый конек. Густой запах высохшей, слежавшейся травы приятно дурманит голову. Засыпают они мгновенно. Просыпаются от скрипа двери. Полумрак хлева из всех щелей пронизывают полосы солнечного света.

Внизу стоит Примак. Он принял меры предосторожности: через плечо пара старых, вконец изношенных сапог. Подошвы у них отстали, болтаются, как языки, и впечатление такое, будто сапоги смеются над своей судьбой.

Алексей взбирается на сеновал, рассказывает новости.

Миколы в местечке нет. Вместо него приходит за сводками учительница из Громов. На железной дороге Грише помогают два хлопца, у которых Примак взял подписку. Митину тетку немцы не тронули, им теперь не до этого освобожден Брянск, станция забита эшелонами. Некоторые полицаи стали увольняться со службы.

Следующий большой город за Брянском — Гомель. Через считанные дни возьмут и его. Митя от удовлетворения потирает ладони.

Примак придерживается другого мнения:

— Не танцуй. Еще всего хватит. От Орла до Брянска тоже близко, а шли полтора месяца. Вы хорошо сделали, что убежали в лес. И что Микола притих. Гвозд и ко мне приставал. Власовцы ловят людей из сожженных сел, отвозят в Сиволобовский лагерь.

Примаку задание дают срочное: связаться с Краснеем, Куницким. Соль будут доставать они, а Примак — приносить к деду.

Алексей щерит ровные, белые, как чеснок, зубы. Смеется он всегда заразительно.

— Я думал — водокачку прикажете взорвать.

— Водокачка пускай постоит. Как Плоткин?

— Начинает ковылять. Его Люся лечит. Прибегает по три раза в день.

— На соль подключить Плоткина. Раз сам придешь, раз он. Чтоб не бросалось в глаза.

О Сюзанне Митя не спрашивает. Есть вещи, о которых не спросишь даже у близкого человека.

Вечером запыхавшийся Примак приносит в большом крапивном мешке соль, торопливо сует Мите в руки пачку бумаг и сразу, даже как следует не попрощавшись, исчезает.

О предосторожности Алексею напоминать не надо.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

С каждым днем Митя с Лобиком все глубже входят в партизанскую жизнь, становятся своими в шумном и суетливом водовороте многолюдья. За солью сходили еще раз, суп, мясо на кухне теперь солят, и это заметно поднимает авторитет хлопцев в глазах партизан.

По пути Митя и к дядьке Авраму завернул. Мать с малышами живет в шалаше. Шалаш — в лесочке, недалеко от дядькиного огорода. Мать ночует в хате, готовит еду в печи и только на день уходит в лес.

У Батьковичского отряда особых забот сейчас нет. Полицейские гарнизоны разогнаны, немецкие обозы поблизости не проезжают. Суетливое движение, которое Митя заметил с первого дня, объясняется просто: семьи большинства партизан ютятся по лесам, в шалашах, и бойцы, отпросившись у командиров, ходят их проведать.

Ночью в Рогалях выставляются посты, днем сидят в скрытых местах дозоры.

Есть в отряде люди, которые вызывают у Мити острый интерес. Это разведчики. Они все как на подбор молодые, подтянутые, в военных гимнастерках, брюках галифе. Разведчики всегда уезжают и приезжают на лошадях.

Уходя в лес, Митя рассчитывал стать разведчиком. И он, и Лобик, наблюдая в местечке за немцами, кое-чему научились. Но отрядные разведчики к себе их даже близко не подпускают. Один раз Митя сделал попытку завязать знакомство с хлопцем, лицо которого показалось более приветливым. Но тот, буркнув два слова, демонстративно отвернулся от него.

Разведчики — словно боги в отряде. У тех, кто к ним попал, по году и больше партизанского стажа. Митя с Лобиком в партизанах считанные дни, и задача у них — добывать отряду соль.

Ореолом таинственности окружены и подрывники. Только однажды Митя видел, как они выходят на задание. Молчаливые, замкнутые, обвешанные ящиками и проволокой. Двое в пятнистых немецких маскхалатах несут на плечах противотанковое ружье. Впереди всех Лубан, бывший заместитель бургомистра. Его круглое лицо густо заросло щетиной, осунулось.

О Лубане в отряде рассказывают легенды. Мстя немцам, он не знает покоя ни днем, ни ночью. Лубан железнодорожник, он знает все ходы и выходы там и с железной дороги не слезает, приходит в отряд только за толом. Он подорвал больше двадцати эшелонов, из противотанкового ружья пробил несчетное число паровозных котлов.