Сорок правил любви - [101]
Аладдин
Апрель 1248 года, Конья
Лишь по прошествии трех недель после гибели Шамса я наконец-то набрался мужества и отправился поговорить с отцом. Он сидел один в библиотеке у камина и был неподвижен, как алебастровая статуя. Только тени двигались по его лицу.
— Отец, можно поговорить с тобой?
Медленно, словно выплывая из моря грез, он поднял на меня взгляд, но ничего не сказал.
— Отец, я знаю, ты думаешь, будто я принимал участие в убийстве Шамса, но позволь уверить тебя в том, что…
Вдруг отец поднял вверх палец, прерывая меня.
— Сухими стали слова, которые соединяли тебя и меня, мой сын. Я не хочу ничего от тебя слышать, и мне нечего сказать тебе, — произнес он.
— Пожалуйста, не надо так говорить. Позволь мне объяснить, — попросил я дрожащим голосом. — Клянусь Богом, это не я. Я знаю людей, которые это сделали, но это не я.
— Сын мой, — вновь перебил меня отец, и печаль в его голосе сменилась холодным спокойствием, как будто он уже знал страшную правду. — Ты говоришь, что это не ты, но откуда же кровь у тебя на кайме?
Вздрогнув, я инстинктивно осмотрел край одежды. Неужели это правда? Неужели кровь сохранилась после того вечера? Я осмотрел кайму, потом рукава, руки, ногти. Не было никакой крови. Когда я вновь поднял голову, то встретился взглядом с отцом и только в эту минуту понял, что он поймал меня в ловко поставленную ловушку.
Неосторожно осмотрев кайму, я выдал себя.
Все правильно. В тот день я был в таверне. И это я сказал убийце, что Шамс имеет привычку каждый вечер медитировать во дворе. И позднее, когда Шамс беседовал под дождем со своим убийцей, я был с теми, кто перелез через стену. После того как мы решили действовать, потому что отступать было нельзя да и убийца не вызывал у нас доверия, я показал остальным, где удобнее проникнуть во двор. Но это все. Я не принимал участия в убийстве. Первым на Шамса напал Бейбарс, потом к нему присоединился Иршад, а после него и все остальные. Когда же они испугались, что у них ничего не выйдет, Шакалья Голова завершил дело.
Потом я так много раз вспоминал все это, что теперь уже трудно сказать, что было на самом деле, а что только в моем воображении. Пару раз мне казалось, будто Шамсу удалось выскользнуть из наших рук и исчезнуть во тьме, и это видение было настолько отчетливым, что я почти верил в него.
Хотя Шамса уже нет, повсюду следы его присутствия. Танец, поэзия, музыка — все, что, как мне казалось, исчезнет вместе с ним, заняло свое место в нашей жизни. Отец стал поэтом. Шамс был прав. Когда один из кувшинов разбит, другой тоже не остается в целости.
Отец всегда был человеком, способным любить. Он с уважением относился к людям любого вероисповедания. Был добр не только с мусульманами, но и с христианами, иудеями и даже с язычниками. А после того как в его жизнь вошел Шамс, крут его любви настолько расширился, что включил в себя и отбросы общества — шлюх, пьяниц, попрошаек.
Не исключено, что он мог бы полюбить даже убийц Шамса.
Только одного человека он не мог заставить себя полюбить — собственного сына.
Султан Валад
Сентябрь 1248 года, Конья
Бедняки, пьяницы, шлюхи, сироты, воры… Он отдает золото и серебро преступникам. После той жуткой ночи мой отец очень переменился. Все говорят, что от горя он лишился рассудка. Когда отца спрашивают, что он делает, он рассказывает историю Имр-уль-кайса[35], царя арабов. Его все любили, он был очень богат и хорош собой, однако в один день, ни с того ни с сего, отказался от благополучной жизни, надел одежду дервиша, бросил все свои богатства и с тех пор до самой смерти бродил по свету.
— Вот что бывает, когда теряешь любимого человека, — говорил отец. — Царская внешность обращается в пыль, и на свет выходит суть дервиша. Теперь, когда Шамса больше нет на свете, меня тоже нет. Я больше не учитель и не проповедник. Я — воплощение пустоты. Вот моя фана, вот моя бака[36].
Как-то в нашу дверь постучал рыжий торговец с очень лживой физиономией. Он сказал, что в давние времена в Багдаде был знаком с Шамсом Тебризи. Потом, понизив голос до доверительного шепота, он поклялся, что Шамс, живой и здоровый, прячется и медитирует в ашраме в Индии, ожидая подходящего времени для своего возвращения.
Казалось, отец обезумел. Он спросил торговца, чего тот хочет за благую весть, и тот бесстыдно заявил, будто мальчиком хотел стать дервишем, но, поскольку жизнь пошла иначе, он хотел бы получить хотя бы кафтан такого знаменитого человека, как Руми. Едва услышав это, отец снял бархатный кафтан и вручил его торговцу.
— Отец, зачем ты отдал свой дорогой кафтан проходимцу, если отлично знаешь, что он врет в каждом слове? — спросил я, как только рыжий торговец ушел с нашего двора.
И вот что сказал мне отец:
— Думаешь, кафтан — слишком дорогая цена за его ложь? Нет, мой сын, будь уверен, если бы он сказал правду, если бы Шамс в самом деле был бы жив, я бы отдал за это свою жизнь.
