Соперницы - [60]

лежат на некотором возвышении, однако оно было у самого прохода. Комаё почувствовала себя очень неловко, ей стала невыносима сама мысль о том, как она будет там сидеть совсем одна. Так и не заняв своего места, она вышла в коридор и, стоя у входа в зал, потихоньку туда заглянула. Ей сразу бросились в глаза те особы, что сидели в одной из лож восточной стороны ближе к центру: её соперница в любви Кимирю с большой прической марумагэ, поддерживаемой красной лентой, рядом гейша Рикидзи из дома «Минатоя» и хозяйка чайной «Куцува». К тому же с ними была О-Хан, названая мать Сэгавы. Глядя на то, как дружелюбно все они беседуют, Комаё поразилась: неужели Кимирю уже сумела привлечь на свою сторону даже его приемную мать? — и её охватила несказанная печаль.

В глазах Комаё беседа Кимирю и О-Хан выглядела так, словно они уже дружные свекровь и невестка. Значит, её они низвели на положение совсем чужой женщины, причем случилось это в мгновение ока, она и сама не заметила когда. Потому ли, что тоска и досада её уже превзошли все пределы, но у неё не было даже слез. Только больно и стыдно было чувствовать, что многие и многие знающие её люди смотрят сейчас на неё и видят её лицо. Ничуть не интересуясь тем, какую именно пьесу давали на сцене, где уже шло действие, Комаё не помня себя вышла из театра, стремглав кинулась домой и, едва сумев подняться на второй этаж, ничком упала перед своим туалетным столиком.

22 НЕ ОДНО, ТАК ДРУГОЕ

На рассвете третьего дня после того, как с хозяйкой «Китайского мисканта» Дзюкити случился удар, она отошла в мир иной. Ее похоронили на родовом кладбище в одном из храмов квартала Самэгахаси, что в районе Ёцуя. После того как на седьмой день отслужили заупокойную службу и в ответ на поминальные подношения оделили всех сластями и платками фукуса, после того как мало-помалу покончили со множеством необходимых дел и прибрали в доме, прошло совсем немного времени — и вот совсем уже близко подступил конец года.

Хотя для продолжения дела в доме гейш «Китайский мискант» имелась, к счастью, опытная распорядительница, но все же после кончины Дзюкити старик Годзан был отягощен сотнями всевозможных забот. К примеру, ему самому приходилось решать, во что лучше нарядить на Новый год гейш и учениц своего заведения. Воспользовавшись тем, что на поминках седьмого дня все близкие вечером собрались в доме, старик обиняками дал понять о своем решении: дальше мужчине одному не справиться, и он либо передаст дело тому, кто пожелает его вести по-прежнему, либо вовсе продаст дом. Сам же он наймет у кого-нибудь на втором этаже комнаты и снова вернется к профессии рассказчика, так и проведет свои закатные дни, а их, должно быть, немного осталось.

Этой ночью распорядительница О-Сада почти не спала и разобралась наконец с подарками по случаю окончания года для всех чайных домов, где бывали их гейши. С утра она отправилась обходить с подношениями прежде всего самые важные места. Годзан, как и ежедневно, занят был просмотром бумаг, хранившихся в комоде и в шкатулке. Увидев, что вернулась домой О-Сада и что у неё, несмотря на зимний холод, на лбу выступили капельки пота, он окликнул её:

— Много хлопот у тебя нынче. — Годзан снял свои стариковские очки в толстой латунной оправе. — Ты бы уж полегче как-нибудь, отдохнула бы. Не то выбьешься из сил да и свалишься в такое-то время, что я тогда делать буду? Ты вот что, О-Сада, если сейчас освободилась, зайди-ка на минутку ко мне. Я хочу тебя еще кое о чем расспросить.

— О чем же? Если я знаю…

— Честно говоря, я о том, как быть с гейшами… Там, на втором этаже, наверное, все уже известно? Я после всего с ними еще не говорил, а что они-то — обсуждают? Что каждая из них думает?

— Ханаскэ сказала, что, если хозяин спросит, скажет, что собирается перейти в другой дом.

— Вот оно как… Кикутиё, к счастью, выкупили в прошлом году, так что теперь у нас только две гейши, Ханаскэ и Комаё, остальные еще малы, с ними дело как-нибудь устроится.

— Вот как раз о Комаё… она вроде бы говорит, что хочет уехать в провинцию.

— Что? Уехать в провинцию? С ума, что ли, она сошла? Я-то ждал только случая, думал, что, когда решится дело и Комаё войдет в семью актера Хамамурая, тогда уж… — ну, это между нами, конечно… Я подумал, что с неё вполне достаточно, и собирался на этом разорвать её контракт вчистую…

— Ох, хозяин, с этой историей все не так радостно. Там у неё давно уже кончено.

— Ну, неужели? Так они расстались? А я-то думал, вдруг… собирался, хоть это и малость, но по крайней мере дать ей гардероб в приданое… Так отношения между ними порваны?

— Вот уж этого я толком не знаю, но про замужество, похоже, говорить не приходится.

— Ах, вот оно что! То-то я и толкую, никуда не годится стареть! Когда дело доходит до разговоров о любви, я уже ничего не понимаю…

— А что касается женитьбы актера из дома Хамамурая… Что сказать, сейчас много идет пересудов тут и там, говорят, будто бы вот-вот, весной, он женится на некоей Кимирю, она раньше была в доме «Минатоя».

— Ох ты!.. Вот как! Нашей Комаё, стало быть, невмоготу теперь тут оставаться, потому она и говорит, что уедет в провинцию. Бедная! Но Комаё и сама тоже… может быть, она чересчур смиряет свою гордость? Ей бы надо было высказать ему разок свои упреки!