Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины. Роман-диалог - [95]

Трудно сказать, чем отличался сам Чертков от душевнобольной Софьи Андреевны, когда доказывал Толстому, что держать жену в неведении относительно завещания теперь необходимо, чтобы она окончательно не сошла с ума и не покончила с собой.

24 сентября 1910 года Толстой записал в «Дневнике для одного себя» очень важные и судьбоносные слова:

Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти ото всех.

На следующий день он послал Черткову письмо, в котором впервые за всю историю их переписки потребовал не вмешиваться в его отношения с женой. «Решать это дело должен я один в своей душе, перед Богом, я и пытаюсь это делать, всякое же чужое участие затрудняет эту работу. Мне было больно от письма, я почувствовал, что меня разрывают на две стороны…»

В ночь с 27 на 28 октября он бежал из дома.

Вот, Катя, примерно вся история. Она очень запутанная, как видите. И в то же время очень простая. Я называю это «кошмаром копирайта». Сегодня писатели бьются за свои права, за свою «интеллектуальную собственность». А у Толстого была совсем другая проблема. Как ему от этой собственности отказаться и передать ее всем людям на Земле? Но оказалось, что сделать это очень трудно…

Жуть какая-то!

К.Б./ Все, что вы описали, — это какая-то жуть. Честно! Вывод из этой истории может быть один — не становись великим писателем. Лучше вообще ничего не пиши, не рожай много детей, не заводи близких друзей и ничего после себя не оставляй. Тогда у тебя есть шанс в старости спать спокойно.

Завещание — это, конечно, документ огромной важности, когда есть много наследников. Я догадывалась, что речь шла не о землях и домах, а о правах на издание сочинений и рукописей Толстого. Но мне все-таки хотелось верить, что этот вопрос меньше всего связан с деньгами, а больше с желанием служить Толстому после его смерти.

Что я думаю об этой ситуации? Что часто дети очень жестоки к своим родителям. Сыновья — к отцу, дочери — к матери. Такая расстановка сил — общая тенденция. Вырастая, мальчики становятся как бы «над» матерью. Мать всегда будет для них первой женщиной в жизни и первой женщиной, нуждающейся в их мужской заботе. К ней они снисходительны. Они теперь «мужчины», а она — просто «женщина». Но в этой позиции отец для них — «мужчина», который угнетает эту «женщину». Они его начинают оценивать по меркам своих представлений о поведении мужчины. И судят его с высоты своего опыта.

Так же происходит с дочерями в отношении матери. Отец для них — любимый, главный мужчина. Болезненно любимый или просто любимый — не важно. И вот они приходят к матери и судят ее своими мерками поведения женщины, требуют от нее «взрослого поведения» такой женщины, которую они хотели бы видеть рядом с отцом. Как они. Это всегда очень больно оттого, что в старости люди немощны, у них уже нет сил «отвоевать» свою позицию, доказать свою правоту. А дочери и мать — разные женщины по составу крови и характеру. Они рождены от разных родителей.

Вспоминая тот момент, когда Софья Андреевна не смогла пойти на условия мужа в годы его «переворота», ее дочь Татьяна пишет, что не понимала мать. Ей, тогда еще девочке, казалось: чего проще — сделать, как он хочет, пойти за ним. Раздать все бедным, работать своим трудом. Знаете, почему Татьяна не понимает? Не столько даже потому что она в то время была еще молода, а потому что она — дочь Льва Толстого. Она другая «по составу» женщина. И Саша, их дочь, — тоже другая. То, что досталось им от отца, помогает им понимать его и судить о вещах с его точки зрения, как будто так только и возможно. А Софья Андреевна не может. В ней нет крови Льва Толстого. В ней — кровь и воспитание Берсов. Поэтому позиции дочерей, даже любимой и близкой Татьяны, не говоря уже о Саше, поражают своей нечуткостью. Саша молода, горяча, «влюблена» в отца, она «соперничает» с матерью. Как она себя ведет и почему — вполне понятно. Для нее это большая, взрослая игра. Не думаю, что она в тот период хорошо понимала, что к чему. Мало жизненного опыта. Опыта предательства ее самой, собственных ошибок, близких отношений и любви.

Беда Софьи Андреевны в том, что она оказалась одинока. Дневник 1910 года очень напоминает Дневник первого года замужества, вы не заметили? Постоянное желание присутствовать при Льве Николаевиче, знать каждую его мысль, поиски его ласки, нежности, боль от отчужденности, амплитудная ревность (вспомните кинжал и Аксинью), преследование Льва Николаевича, требование права на чтение его дневников, — то есть напоминание того права, которое они предоставили друг другу в начале брака, и главное — замучивание самой себя. Преувеличение всего и постоянное блуждание в ошибочных предположениях. Только тогда у нее был душевный друг — сестра Танечка Берс. Единственный поверенный, которому можно было все сказать и который все поймет. В 1910 году нет больше той Танечки, которая была… Их отношения изменились с годами. Хотя они и оставались хорошими, но «кошка» пробегала уже не раз. В общем, никого у нее нет. Ни одной близкой задушевной подруги. Это — беда для женщины, Павел! Женщина для женщины может сделать очень много. Это женское «братство» во все века помогало нам не сходить с ума, искать выходы, менять взгляд на самые сложные ситуации, да и просто утешиться, когда рядом с мужчиной этого сделать нельзя.