Сонет Серебряного века. Том 1 - [7]

И лишь в ее незыблемом покое

Покой нашла измученная сила.

Но песнь законы смерти победила

И страстная, как ветер в южном зное,

Векам несет то слово дорогое,

Которым прошлое она бодрила.

Склони чело, молись, пришлец случайный!

Душе легко от радости свободной,

Хотя от слез здесь тяжелеют вежды.

Кругом – синеющий раздол Украйны,

Внизу – спокойный Днепр широководный,

Здесь – крест, здесь – знак страданья

и надежды.

5 сентября 1885. Канев

Тайна

Есть в жизни каждой тайная страница,

И в каждом сердце скрыто привиденье,

И даже праведник, как бы во тьме гробницы,

Хранит в душе былое угрызенье.

Хоть быстрых лет исчезла вереница,

Хоть победило наконец забвенье

И чувства давние, дела и лица

Поблекли в вихре новых впечатлений —

Но все же иногда тот призрак дальний,

Неведомым послушный заклинаньям,

На миг живой из сердца воскресает;

Не грозный, не укорный, лишь печальный,

Уже не в силах он карать страданьем,

Но как он мстит! Как совесть он пугает!

1887

Пляска смерти

Я видел грозный сон. Не знаю, где я был,

Но в бледной темноте тонул я, словно в море;

И вот, как ветра вой, как шум от тысяч крыл,

Зачался странный гул и рос в немом просторе,—

И вмиг вокруг меня какой-то вихорь плыл,

Кружился в бешеном чудовищном задоре...

То были остовы. Казалось, всех могил

Все кости тут сошлись в одном ужасном сборе!

О, этот прах!.. Он жил!..

Все ближе и быстрей Меня он обвивал, и дикий, страшный хохот

Порывами звенел над звяканьем костей.

Вдруг голос прозвучал, как грома резкий грохот:

«Пляши, о смерть! Ликуй! Бессмертна только ты!..»

И я тонул один в разливе темноты.

1890

Уныние

Бывают дни, когда в душе усталой

Все вымерло, – как в час очарованья,

Меж черной ночью и зарею алой,

Стихает мир без тьмы и без сиянья.

В те дни нет хмеля радости удалой,

Печали нет во мне, как нет желанья,

И сказкою докучливой и вялой

Звучат уму припевы упованья.

О, если б смерть холодными устами

Моих горячих уст тогда коснулась,

Отдал бы равнодушно я лобзанье!

И даже не жалел бы в миг прощанья

О том, что жизнь моя тянулась,

Для всех ненужной, долгими годами.

1890

Отзвуки

Я чувствую, во мне какой-то отзвук спит;

Он разуму смешон, как детское мечтанье,

Как сказочных времен неясное преданье...

А, разуму назло, порою он звучит!

Так в раковине звон далеких волн сокрыт:

Прилива вечный гул и бури рокотанье

Меж стенок розовых слились в одно шептанье,

Но вся стихия там воскресшая шумит.

Мы слышим этот шум – нет! этот призрак

шума! —

И в душных комнатах, средь дымных городов,

К безбрежью синевы мгновенно мчится дума.

Надежды мертвые счастливейших годов,

Ваш отзвук никогда средь темных треволнений

Не призовет опять лазоревых видений!

1891

Царевич Алексей Петрович в Неаполе

Графу П. И. Капнисту

1

К окну он подошел в мучительном сомненье;

В руке – письмо от батюшки-царя;

Но взор рассеянный стремился в отдаленье,

Где тихо теплилась вечерняя заря.

Без волн и парусов залив забыл движенье,

Серебряным щитом меж синих скал горя,

И над Везувием в лиловом отраженье,

Как тучка, дым играл отливом янтаря.

И Алексей смотрел на мягкий блеск природы,

На этот край чудес, где он узнал впервой,

Что в мире есть краса, что в жизни есть покой,

Спасенье от невзгод и счастие свободы...

Взбешен молчанием, Толстой за ним стоял

И губы до крови, томясь, себе кусал.

2

В невольном, сладком сне забылся Алексей...

И вот его опять терзает речь Толстого:

«Вернись, вернись со мной! Среди чужих людей

Позоришь ты царя, отца тебе родного:

Но кара, верь, тебя с наложницей твоей

Найдет и здесь. Вернись – и с лаской встретит снова

Он сына блудного. Простит тебе... и ей!

В письме державное на то имеешь слово».

И пред царевичем знакомый призрак встал

Как воплощенный гнев, как мщение живое...

Угрозой тайною пророчило былое:

«Не может он простить! Не для того он звал!

Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,

Он не отец! Он – царь! Он – новая Россия!»

3

Но сердце жгли глаза великого виденья;

Из гордых уст не скорбь родительской мольбы,

Казалося, лилась, – гремели в них веленья,

Как роковой призыв архангельской трубы.

А он, беспомощный, привычный раб судьбы,

В те быстрые, последние мгновенья

Он не сумел хотеть – и до конца борьбы

Бессильно пал, ища минутного забвенья.

«Спаси, о господи! помилуй мя, творец!» —

Взмолился Алексей, страдальчески вздыхая,

Потом проговорил: «Я покорюсь, отец!»

И на письмо царя скатилася, сверкая,

Горючая слеза... Какой улыбкой злой,

Улыбкой палача, торжествовал Толстой!

1891

Венере Милосской

От этих людных зал к старинной мастерской

Назад, во тьму времен, летит воображенье...

Художник там стоит в надменном упоенье,

Резец свой уронив, богиня, пред тобой.

Не нужен боле он: заключено рукой

В оковы стройных форм бесплотное виденье,

И в сердце, – где, как вихрь, носилось

вдохновенье, —

Привольно ширится восторженный покой.

Но, глядя на тебя, тот гений величавый,

Чье имя злобное рок жестоко скрыл от славы,

О, все ли счастие свое он сознавал?

Шептало ли ему пророческое чувство,

Что навсегда тобой он победил искусство,

Тобой, о красоты безгрешный идеал?

1891

Серый сонет

Вчера с вечернею зарей,

С последней, красной вспышкой света,

В зловещих тучах над землей

Печально умирало лето,

И осень с бледною луной

Взошла – и пел ей до рассвета,

Всю ночь в листве еще густой