Лоренца только сейчас поняла, что говорят они не по-русски, а на каком-то третьем языке, который, наверное, был у подобных существ в крови. Потому и исчез акцент у старухи.
— Жильвинасом я был в прошлой жизни, — усмехнулся отчим, — тебе не удалось сломать мою дочь. Впрочем, ты бы и так ничего не добилась. Нет у тебя надо мной власти, Гильтине.
Лунно-серебряная сеть опутала старуху. «Гильтине!» — прошептали камни. Ведьма сникла, почернела, забилась в серебряном силке, словно растрепанная птица. Корона отчима сияла все ярче, враги притихли. Воспользовавшись этим, Лоренца принялась распутывать веревки, которые стягивали руки и ноги Ажуоласа. Ничего не получалось, но она нашарила в кармане ключ от калитки, с его помощью удалось развязать один узел и дело пошло лучше.
Оцепенение длилось недолго. Гильтине, похоже, обессилела, но злобы в ней только прибавилось. Она прошипела сквозь зубы:
— Власти нет… Но у меня есть сыновья.
Твари немного осмелели. Все же их было девятеро против одного. Айтварас выступил вперед. Ремень по прежнему был у него в руке, Айтварас намотал его на кулак, готовясь ударить пряжкой, но вдруг нелепо дернулся и упал.
Вокруг его ног обвился… Уж? Возможно, даже желтые пятнышки на голове виднелись. Только был этот уж толщиной в бревно. Айтварас дико заорал. Братья дернулись было ему на помощь, но уже показалась вторая змея, третья, четвертая, десятая… Они были повсюду — мирные подданные короля ужей. И оставалось только бежать без оглядки — ужи хоть и неядовиты, но добычу заглатывать целиком умеют.
Отчим помог освободить Ажуоласа.
— Идемте, — сказал он, — здесь оставаться не стоит.
Айтварасу, кажется, удалось вырваться, он тоже понесся по переулку. Лоренца так и не узнала, далеко ли он ушел. Судя по доносившимся воплям, враги были еще живы.
Не оглядываясь, Жильвинас с детьми шел по янтарной дороге, а сзади набегали волны, скрывая город до тех времен, когда настанет ему пора проснуться. И горожане вновь погружались в блаженный сон, а печальные рыбы плыли по улицам, время от времени заплывая в окна и глядя в лица здешних жителей с бессмысленным рыбьим любопытством.
Когда они вышли на берег, все было кончено. Море вернулось. Шелестели волны, оставляя на берегу пену, которая, хоть ночью этого не видно, белая, как кружево на старинном портрете. Кричали ночные птицы.
Ажуолас сжал ее руку.
— Спасибо! — сказал он.
— Спасибо, Лариса! — сказал и отчим. Лоренца покачала головой.
— Нет, я виновата. Молчала обо всем. И Ажуоласа втянула. Но я им ничего не сказала, правда…
— Я знаю, — кивнул отчим, — не она меня позвала. Это ужи.
— Ужи?
— Они видели, как ты туда шла. Они тебя запомнили — что ты им молоко наливала.
— А…
Ажуолас неловко обнял ее за плечи.
— Ты как? К врачу, наверное, надо?
— До завтра потерплю… Что врачу-то будем говорить?
— Врач семейный, — отозвался отчим, — он про нас знает. Добро пожаловать домой, Лариса.
— Лоренца! — поправила она, — зовите меня так. Я…
Она запнулась, не зная, как объяснить. Но отчим и брат просто кивнули:
— Хорошо.
— Она не виновата, — сказала Лоренца, когда отчим уже отворил калитку, — она пыталась промолчать. Она боролась…
— Это старая история, — ответил отчим, — мир изменился. Грехи прощаются и раны затягиваются. Ты сегодня помогла исцелить еще одну. Дребуле может спать спокойно.
— Идемте же, — вздохнул Ажуолас, — у нас вся жизнь на разговоры. А я хочу чаю, синяки «Спасателем» смазать — и спать.
— Идемте! — кивнул отчим на светлый квадрат окна, — мама волнуется.
И они вернулись домой.
Август-сентябрь 2009, Вильнюс
