Сон о чужой стране - [3]

— Я не совсем понимаю...

— Он имел в виду борьбу с преступлениями. Глупое сравнение, не правда ли? Что может быть общего между войной и преступлением?

Профессор напомнил:

— Вы сказали, что все уже полностью подготовлено?..

— Так вот, мы договорились с владельцем дома — генеральным директором Национального банка. Но сегодня он позвонил, что его дочка — ну, кто бы мог ожидать этого — заболела скарлатиной. И там сейчас карантин.

— Генерал будет очень огорчен.

— Генерал об этом ничего не знает. Он уверен, что в загородном доме состоится торжество по поводу дня его рождения — и все.

— И вы приехали ко мне, — сказал профессор, стараясь не проявлять интереса — ибо он считал это профессиональным недостатком, — рассчитывая, что я предложу...

— Я приехал к вам, господин профессор, чтобы арендовать ваш дом на сегодняшний вечер. Проблема решается очень просто: дом должен находиться в пригороде. Я уже объяснил вам, почему: в доме должна быть большая гостиная, в которой поместятся три стола — ведь будет около сотни гостей. И, наконец, хозяин дома должен устраивать генерала. Есть дома гораздо большей площади, чем ваш, но генерал не может появиться там как гость. А в данном случае вряд ли следует прибегнуть к реквизиции.

— Это для меня, конечно, большая честь, полковник, — но я...

— Эти двери, я полагаю, раздвигаются, и тогда комната значительно увеличивается. Не так ли?

— Да, но...

— Виноват, вы что-то сказали?

— Как я понял, торжество назначено на сегодня?

— Да.

— Я не представляю, как вам это удастся в смысле времени?

— Все это относится к области, которая носит название расквартирование войск, профессор. Предоставьте это военным. — Он вытащил из кармана блокнот и написал «свечи», пояснив профессору: — Нам придется навесить бра. Казино без бра — не казино. — Разрешите осмотреть другую комнату?

Полковник мерил комнату своими длинными обтянутыми твидом ногами.

— Здесь будет чудесный salle privee[6]. Только двери нужно будет раздвинуть, а эти люстры заменить канделябрами. Они, простите, весьма примитивны. Не возражаете, если мы вашу мебель перетащим наверх? Стулья, конечно, мы привезем свои. Буфет же можно будет использовать как стойку для напитков. О, профессор, я вижу, вы когда-то занимались фехтованием?

— Да.

— Генерал тоже, бывало, увлекался фехтованием. А теперь скажите-ка, куда посадить оркестр?

— Оркестр?

— Из моего полка пришлют музыкантов. Я думаю, что в крайнем случае их можно разместить на лестнице. — Полковник стоял у окна, всматриваясь в зимний сад, окруженный темнеющими елями. — А что там виднеется? Беседка?

— Да.

— О, беседка в восточном духе... Это вполне подходит. Если оркестр будет играть там, а окно оставить слегка приоткрытым, музыка будет слышна.

— Да, но ведь холод...

— У вас здесь прекрасная печь и плотные драпри.

— Но беседка не отапливается.

— Ничего. Оркестранты наденут шинели. Так. Теперь о скрипаче...

— И все это вы собираетесь проделать сегодня к вечеру?

— Да, именно сегодня к вечеру.

— Мне еще никогда не приходилось нарушать закон, — произнес профессор. На его лице появилась натянутая улыбка, которой он пытался скрыть, что выдержка начала ему изменять.

— Едва ли вам представится для этого более подходящий случай, — парировал полковник.

III

Задолго до сумерек начали прибывать фургоны с мебелью. Сначала привезли канделябры и винные бокалы: все это стояло в нераспакованном виде в прихожей, пока не подъехали монтеры; потом появился фургон, нагруженный чуть ли не сотней позолоченных стульев, следом за ним подъехала машина с официантами.

На кухне грузчики вместе с профессорской экономкой угощались пивом, ожидая прибытия грузовика со столами для игры в рулетку. Все остальное необходимое для игры привезли с собой крупье — три важных господина в черных костюмах, прибывшие в изящном собственном автомобиле. Такого количества машин перед своим домом профессор еще никогда не видел. Он чувствовал себя здесь чужим, гостем и медлил у окна своей спальни, не решаясь выйти на лестницу, чтобы не встретиться с грузчиками. А длинный коридор, ведущий из его комнаты, уже был тесно уставлен принесенной снизу мебелью.

Наступили ранние сумерки, и красное зимнее солнце уже исчезло за черными елями. Число машин у входа все увеличивалось. Вначале — одна машина за другой — прибыл целый таксомоторный парк, такси светло-желтого цвета напоминали янтарное ожерелье. Из машин вышла большая группа дородных военных, каждый нес какой-нибудь музыкальный инструмент. Инструменты застревали в узких дверях, их осторожно, с немалым усилием втаскивали в дом. Трудно было вообще понять, как удастся втащить в дом контрабас, похожий на портновский манекен, — когда прошла шея, слишком широкими оказались плечи. Военные стояли вокруг, держа футляры со скрипками, как ружья, на изготовку, а какой-то человек с треугольными нашивками громко подавал советы.

Вскоре перед домом никого не осталось, и над снегом со стороны беседки в восточном духе понеслись приглушенные звуки мелодий. В коридоре что-то загрохотало. Профессор, выйдя из комнаты, увидел, что это упала со стола одна из непонравившихся полковнику люстр. Почти весь коридор занимали вынесенные из кабинета огромный письменный стол, книжный шкаф со стеклянной дверкой и три ящика с книгами. Тогда он схватил Прометея и, спасая его, потащил в свою спальню, хотя из всех вещей, имевшихся в доме, труднее всего было разбить Прометея. Снизу раздавался стук молотков и слышался голос полковника, отдающего приказания. Профессор возвратился в свою спальню, сел на кровать и, чтобы успокоиться, прочел несколько страниц из Шопенгауэра