Сон Демиурга - [49]

Однако в больнице он забыл об этом своем неудобстве, потому что у него возникли другие хлопоты: резко ухудшилось состояние пациента из пятой палаты – обладателя удивительной способности запоминать тысячи автомобильных номеров. Пациент впал в коматозное состояние, и все попытки привести его в чувство успеха не имели.

Доктор Самопалов вместе с другими врачами изо всех сил старался изменить угрожающую ситуацию – и к вечеру больной начал наконец-то подавать признаки жизни. Впрочем, Виктор Павлович не собирался тешить себя мыслью о том, что проблема решена. Многолетний опыт врачебной деятельности подсказывал ему, что шансов на успешное лечение очень мало – такие больные, как правило, ненадолго задерживались в этом мире…

Домой он вернулся поздно, довольно измотанный, и, наспех поужинав, завалился спать.

А наутро узнал об инциденте в палате номер семь. Ночью пациент Левченко принялся что было силы стучать в запертую дверь палаты, сопровождая этот стук истошными воплями. До того как ему вкатили двойную дозу успокоительного, он успел превратить в клочья собственную рубашку и зубами отодрать подошву от своего же тапка. Скрученный сноровистыми руками санитаров, он прибег уже к членораздельной, хотя и несколько сумбурной речи и пытался объяснить, что сосед по палате сознательно заразил вирусом его, Левченко, внутренние компьютеры. И теперь не помогает никакая перезагрузка. Вместо обычного торса с мишенью и звездой он видел какие-то другие картины, а его собственные программы были якобы непоправимо испорчены.

В течение всего этого полного шумовых эффектов инцидента сосед Левченко по палате номер семь Игорь Владимирович Ковалев продолжал спать – или притворялся спящим.

К тому времени, когда доктор Самопалов приехал в клинику, Левченко, которого переместили в бокс, еще находился под воздействием транквилизаторов и не имел никаких претензий к окружающему миру. Убедившись в том, что состояние пациента пока не внушает тревоги, Самопалов наведался в седьмую палату. Приутихшее было ощущение душевного неудобства вновь вернулось к нему.

Ковалев лежал в постели, заложив руки за голову, смотрел в потолок и едва заметно шевелил губами. Словно шептал что-то. Вопреки уже сложившемуся стереотипу, он, завидев входящего в палату психиатра, тихо, но внятно сказал:

– Здравствуйте, Виктор Палыч.

Отметив про себя это неожиданное отклонение от шаблона, доктор Самопалов ответил на приветствие и подошел к его кровати.

– Как там мой сосед, успокоился? – В голосе Ковалева не звучало никакого интереса и его застывшее лицо напоминало маску, ко рту которой приделаны ниточки: губы шевелятся, а все остальное – неподвижно.

– Успокоился, – ответил Самопалов, бросив взгляд на кровать Левченко со скомканным одеялом и лежащей в изножье подушкой.

– Наверное, это действительно я ему удружил. Наверное, он увидел что-то из моих картин.

– Каких картин? Вы вновь видите картины?

– Ну, это я их так называю, а это на самом деле не картины, как тогда, с Черным графом… Какая-то иная реальность… или иллюзия, это одно и то же. Только теперь я полностью погружаюсь, растворяюсь… Полностью, понимаете? И знаю, что это не сон… Просто превращаюсь в тот мир, словно я и есть – тот мир… Знаю каждую его частицу, каждая его частица – это я, и всё вокруг – тоже я, и я все знаю, и все могу… Сегодня ночью я был драконом, Виктор Палыч… Это так интересно… И не только драконом… Но теперь меня на ночь нужно будет, наверное, привязывать к кровати.

– Вы считаете, это необходимо? – осторожно спросил доктор Самопалов.

– Не знаю… Может быть… Иначе я когда-нибудь останусь где-то там… в тех иллюзиях…

– А вы, стало быть, не хотите остаться? – Этот вопрос психиатра был продиктован профессиональным интересом.

Ковалев вздохнул и ответил, и вновь одни только губы шевелились на его застывшем лице:

– Я боюсь потеряться там, Виктор Палыч… Полностью раствориться… Это ведь как те самые матрешки – проникаешь все дальше и дальше… Иллюзии иллюзий… И еще я боюсь, что какие-то куски этих иллюзий попадут сюда, и такая здесь начнется неразбериха… а нам и своей хватает… Как-то все это связано с тем Марсианским Ликом… Не знаю… Понимаете, где-то добра может быть больше, где-то меньше, но оно есть… А Сфинкс… Боюсь, что добра в нем нет вовсе… Марсианский Сфинкс – это полное отрицание добра…

«Попробовать какое-то другое сочетание нейролептиков? – подумал доктор Самопалов. – Выйти на академию, запросить у них описание подобных случаев…»

– Если хотите, будем привязывать, Игорь Владимирович, – сказал он.

Ковалев едва заметно, одними губами, усмехнулся:

– Все-таки не желаете именовать меня Демиургом, Виктор Палыч… Ну и ладно, больше настаивать не буду. Суть-то не меняется, как ни назови. Мир можно называть царством вечно движущейся неуничтожимой материи, но он-то от этого не станет менее иллюзорным…

Вечер в квартире доктора Самопалова начался вполне традиционно: ужин, обмен новостями с женой. Впрочем, о странностях Демиурга-Ковалева Виктор Павлович супруге не рассказывал. Потом жена с вязанием устроилась у телевизора, а доктор Самопалов уединился в другой комнате и приступил к чтению газет. Был обычный вечер обычного дня…