Солярис - [2]
Пока отец говорил, Крис стоял и смотрел на него. Он слышал голос отца и думал о том, что отец уже стар и, может быть, не дождется его возвращения из экспедиции. Крис любил своего отца. Правда, с годами он на людях стал немного шумен и говорлив, но сейчас, накануне отъезда, это не имело значения. Нежное чувство к отцу овладело Крисом. Он наклонился и поцеловал его в плечо.
— Ты чего? — удивленно спросил отец.
— Я пойду к себе, — сказал Крис.
— Послушай, Крис, — окликнул он[2] сына, когда тот уже поднимался на крыльцо. — Ты, кажется, взял с собой фотографию матери… Ту, которая висела у тебя в детской, над кроватью… Оставь ее, я привык к ней…
— Хорошо, — сказал Крис.
Он поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в детскую. Это была большая комната, где в углу, по прихоти отца, по-прежнему лежали старые игрушки Криса. Крис посмотрел на них, потом подошел к письменному столу, заваленному книгами, графиками, кассетами с микрофильмами, сел и раскрыл книгу. Но тут же встал, подошел к чемодану, достал оттуда небольшой портрет матери и повесил его на старое место. Maтери Криса на этом снимке было тридцать с небольшим. Это была женщина с открытым, несколько грубоватым лицом. Крис долго смотрел на нее, и ему вдруг показалось, что она тоже смотрит прямо ему в глаза, точно хочет что-то сказать. Он отвернулся и прикрыл руками усталые глаза.
Вечером Кельвин-старший сидел в саду за грубо сколоченным столом, накрытым к чаю под яблоней. Это было его любимое место. Около забора внук Бертона раскачивался на качелях. За ним с восторгом наблюдала маленькая соседская девочка с перепачканным малиной лицом. К Нику подошел Бертон. В летнем костюме он выглядел даже старше, но казался как-то спокойнее. Он сел в кресло рядом.
— Передай Крису, — тихо сказал Бертон, — что я погорячился… Я приношу извинения…
— Как мы постарели, Анри, — сказал Ник, — только сейчас, пожалуй, я это понял… Hy что ты извиняешься?…
Подбежал внук Бертона и соседская девочка. Шумно уселись, зацепив настольную лампу, которая, упав, однако не разбилась, а лишь издала легкий тревожный гудок. Кельвин-старший нагнулся, поднял ее и поставил на стол.
— Когда он летит? — спросил Бертон.
— Через неделю…
— Он понимает, что от его доклада многое зависит?.. Экипаж станции сообщает какие-то путаные данные. Если Крис подтвердит невозможность продолжать работу, станцию могут снять с орбиты Соляриса.
Подошла Марта, начала разливать чай.
— Крис это понимает, — тихо сказал Кельвин-старший.
— Попроси его посмотреть пленку того заседания, — шепотом сказал Бертон. — Я привез ее с собой… Собственно, ради этого я и приехал…
— Я поговорю с ним.
Подошел Крис и, поздоровавшись, уселся за стол.
Недавно прошел небольшой дождик, сильно пахло землей и молодой листвой. Бабочки и мошкара кружили вокруг настольной лампы, стоящей посреди стола, и, лишь приглядевшись, можно было заметить, что предмету, освещавшему стол мягким, ровным светом, только придан внешний вид старушки-лампы, а свет излучает его электронный сердечник. Пили чай молча, даже внук Бертона и соседская девочка, притихшие, с удивлением поглядывали на взрослых.
На другой день Крис с отцом сидели в гостиной. Ярко светило солнце. Бертон возился у портативного проектора. Затем Бертон подошел к окнам и задернул плотные шторы. В комнате стало темно, вспыхнул экран. В темноте Бертон сказал каким-то взволнованным, охрипшим голосом:
— Это заседание комиссии формально посвящено было моим показаниям по поводу катастрофы с этим идиотом Фехнером, но фактически речь шла о вещах гораздо более принципиальных и важных.
— Перестань, Анри, — сказал Кельвин-старший, — Фехнер был отличным физиком.
— Возможно, — крикнул Бертон, — но все равно ему следовало протирать штаны здесь, в аппарате Академии… Неужели он не понимал, что всякая неудача, даже мелкая ошибка, здесь, на Земле, превращается в повод для недругов соляристики?… Чтоб поставить на ней крест.
— Ты не прав, Анри. Тебя измучили личные обиды… Впрочем, мы мешаем Крису смотреть.
Между тем на экране появилось изображение одного из холлов Института Планет, почти не изменившийся за тридцать пять лет и хорошо знакомый Крису.
Комиссия заседала за подковообразным столом под длинной вереницей портретов ученых-соляристов. Встал председатель комиссии.
— Это Шеннон, — раздался в темноте голос Бертона.
«Мы решили провести заседание комиссии не в одном из закрытых кабинетов, как было задумано, а в этом зале, — говорил Шеннон. — На этом настаивал коллега Трахье, и я с ним согласился. Мы, соляристы-ортодоксы, любим этот зал, где было принято немало своевременных разумных решений, лишенных эмоциональной взволнованности».
Шеннон говорил благодушно и спокойно.
— Это Трахье, — объяснял Бертон, указывая на экран, — теоретик… Профессор физики и математики… Профессор Мессенджер… Вот тот, справа… Ну, дальше тут идет довольно скучный кусок демонстрации взаимной вежливости и хорошего воспитания… Мы его пропустим. Теперь вот отсюда…
Бертон снова включил проектор:
